Он вытерся полотенцем, встал, подошел к зеркалу и начал прилаживать пластырь.

— И о чем бы это?

— Ну, как всегда. О политике. Этот пустобрех начал распинаться, что нам, значит, ну просто вот так вот необходимо сохранить свое ядерное оружие. А я сказал, что это ему вбили в его хрящом проросшую башку империалисты своей пропагандистской машиной и что все эти независимые средства сдерживания не более чем фарс, что мы оплачиваем своими кровными американскую военную машину, которая вся только для того, чтобы представлять собой угрозу завоеваниям стран, где вся власть принадлежит рабочим, и вынуждать Советский Союз тратить такую значительную часть своего валового национального продукта на оборону, чтобы рабочие усомнились в целях и задачах руководства.

— И тут он тебя шарахнул.

— Не-а, он сказал, что я комми, а я сказал, ну да, конечно, и очень этим горжусь.

— И тут он тебя шарахнул.

— Не-а, он сказал: ясненько, значит, я хочу, чтобы эти русские сюда заявились, так, что ли, значит? А я сказал, что каждый рабочий класс должен сам совершить свою революцию, это его собственное дело, а эти разговорчики, что Советский Союз прямо спит и видит, как бы ему вторгнуться в Западную Европу, — бред собачий, мало им, что ли, забот со всеми этими чехами-поляками, да и вообще какая бы им радость, ведь попутно, пока они будут нас захватывать, если уж они не сотрут в порошок все главные промышленные центры, так уж янки, те уж точно сотрут, а что насчет втихаря, неожиданно долбануть атомной бомбой по чужой стране, так такое было в истории один только раз, и тут уж этот долбаный Советский Союз вроде как и ни при чем.

— И вот тут-то  он тебя шарахнул.

— Не-а, он сказал, что это из-за таких, вроде как я, которые хотели умиротворить Гитлера, и началась война, а я ему сказал, это как раз коммунисты-то и боролись в Германии против фашистов, а сталинисты, вместо того чтобы помочь им, бросили их на произвол судьбы, точно так же, как они бросили на произвол судьбы испанских республиканцев, а что до людей, которые надеялись умиротворить, так это правые ублюдки, которые решили, что вот они и фашисты все вместе и накинутся на Советский Союз, те же самые ублюдки, которые поддерживали армию белых русских и сами тоже осуществили империалистическую агрессию против России сразу после Первой мировой войны, а их последыши, они вот сейчас хотят повернуть мировую революцию вспять с помощью угрозы звездных войн, и чего уж они только не напридумывают, а тот, кто этого не понимает, так он мудак и больше никто.

— И тут-то он тебя шарахнул? — предположил я без прошлой уверенности.

— Не-а, он сказал, что коммунякам нельзя верить и что на следующих выборах он будет голосовать за Альянс. А потом как-то так вышло, что моя голова впилилась ему в хлебало.

— Так это ты  ударил его  ?—  поразился я. Макканн кивнул и машинально потрогал свой пострадавший от неправильного обращения лоб.

— Да я же вроде как и не собирался, это получилось вроде как инстинктивно. Я не соображал, что делаю. Совершенно непроизвольно. — Он уныло вздохнул. — Видишь мою репу? Иногда у нее вроде как собственный мозг.

Я немного подумал, ничего не придумал и сказал:

— По такому случаю следует выпить.

Сидя на молитвенных скамейках, устланных для мягкости подушками, мы перемежали бутылочный «Будвайзер» неразбавленной «Столичной».

— Видишь ли, Макканн, сейчас так просто не принято. Глазго принарядился и стал во много раз цивильнее, лупить башкой теперь моветон.

— Ну да, как же, наслышаны, «культурная столица Европы тыща девятьсот девяностого», трижды долбаный садово-парковый фестиваль… — Он презрительно фыркнул и приложился к бутылке.