— Дейв, — устало вздохнула Кристина; кто-то из сидевших сзади парней неодобрительно пощелкал языком.

— Ну мать, мать, мать… — пробормотал Уэс.

Я снова крутнул баранку и снова перестарался, машина явно настроилась пробить каменный забор, ее покрышки пронзительно визжали по гравию.

— Я не умею водить, — проблеял я, мужественно борясь с искушением закрыть от ужаса глаза.

— Да? — Балфур перекинул куртку назад, Кристине, и небрежно перехватил у меня руль; помедли он хоть мгновение, машина нарисовала бы на заборе картинку всем хулиганам на зависть. — А и не подумаешь.

Повинуясь легкому движению его руки, машина сошла с опасного курса и снова помчалась прямо вперед, никуда не виляя. Меня била крупная дрожь, ладони покрылись липким, холодным потом.

— Ты умрешь молодым, — сказала Кристина.

— И хорошо бы, если в одиночку, — добавил Микки.

Дейв встряхнул головой, широко ухмыльнулся и прибавил газа.

Мы вернулись, метафорически говоря, на базу без дальнейших происшествий, поставили «универсал» на прежнее место и толпой ввалились в гараж. Пока мы пускали по кругу косяк (убедившись предварительно, что дверь, ведущая в дом, закрыта), Кристина еще раз просмотрела песни, а затем взяла полуакустику, поставила ноты на стул и спела «Еще один дождливый день».

Что сразу изменило мою жизнь.

Она пару раз лажанула на смене аккордов, малость обкорнала припев, потому что не вытягивала нижнюю ноту, и, дабы привести песню к стандартной сингловой длительности, выкинула не те куплеты, какие можно, — но в общем это был полный улет.

Я и не подозревал, что моя песня может звучать так.

Кристина рванула, как в штыковую. Она лупила по гитаре, притопывала ногой и вбивала слова между аккордами, как… мне представился пулемет, стреляющий сквозь призрачный круг пропеллера, американские морпехи на Эдинбургском плацу, марширующие на встречных курсах, почти — но все же не — цепляя друг друга за нос сверкающими штыками, идеальная теннисная серия, Джимми Джонстон, обводящий четырех защитников и гвоздем забивающий гол… даже фразировка стала для меня откровением. Я писал:

Взгляни на эти тучи, дождь идет весь день,

Но и он не смоет мою печаль.

Боюсь, она вселилась в меня навсегда,

Любимая.

А она пела:

Взгляни на эти тучи… ДОЖДЬ весь день,

Но он НЕ СМОЕТ мою пе-чаль.

Боюсь, она всеЛИлась в меня навек,

Лю-ю-юби-имая.

И ведь точно в жилу! Мне хотелось скакать по гаражу на манер Рекса Харрисона [10] и орать: «Она просекла, ну чтоб мне сдохнуть, насквозь просекла!» Все сегодняшние обломы, все мое недавнее уныние исчезли, словно и не было. В масть, мои песни в масть, и никаких там самообманов! К тому времени, как она кончила, я весь дрожал от с трудом сдерживаемого торжества, был в почти невменяемом состоянии. Я почти не слышал, как они там экали и мекали, как Дейв Балфур не очень охотно выдавил: «Да, пожалуй, недурно…» Кристина вскинула ладонь и засадила «Я снова ослеп». Она спела ее целиком, и в конце я чуть не сронил слезу, не из-за душещипательного текста, а потому что песня была тут, здесь, обрела реальность, прежде она была внутри меня, а теперь родилась на свет. Я видел в ней огрехи, знал, что многое нужно менять, но все равно я на ней заторчал. И не только я, а по крайней мере еще один человек, она, иначе она не смогла бы так ее спеть…

Последний аккорд — и тишина.