Талли засеменила за матерью прочь из дома, вниз по ступенькам крыльца и через улицу, где был припаркован видавший виды, тронутый ржавчиной фургон «фольксваген», весь облепленный разнокалиберными переводными картинками, с огромным желтым знаком пацифистского движения на дверце.

Дверца открылась, и из фургона вырвалось облако серого дыма. Сквозь дым Талли разглядела в фургоне троих людей. За рулем был чернокожий мужчина с красной банданой на густой шевелюре. На заднем сиденье — женщина в жилете с бахромой и полосатых шароварах с коричневой косынкой на белокурых волосах. Рядом с ней сидел мужчина в брюках клеш и засаленной футболке. На полу фургона был потертый коричневый палас, на котором были разбросаны несколько трубок и пустые бутылки из-под пива, упаковки от еды и магнитофонные кассеты.

— Это — мой ребенок Таллула, — сказала своим друзьям мама.

Талли ничего не сказала. Она терпеть не могла, когда ее называли Таллула. Но она сообщит об этом мамочке позже.

— Прикольно, — сказал кто-то из сидящих в фургоне.

— Она вылитая ты, Дот. От этого башку сносит.

— Залезайте, — угрюмо потребовал водитель. — Мы уже опаздываем.

Человек в грязной футболке протянул руки к Талли, обхватил ее за пояс и затащил в фургон.

Мама тоже забралась внутрь и захлопнула за собой дверцу. Внутри звучала какая-то странная музыка. Талли удалось разобрать только повторяющиеся слова «что-то происходит». Из-за наполнявшего фургон дыма все выглядело каким-то расплывчатым, словно не в фокусе.

Талли подвинулась к стенке, освобождая место для матери, но Дороти села рядом с женщиной с платком на волосах. Они тут же завели разговор о свиньях, маршах и человеке по имени Кент. Талли ничего не понимала, а от дыма у нее начала кружиться голова. Когда мужчина рядом с ней закурил трубку, Талли громко вздохнула. Повернувшись к Талли, мужчина выпустил облако дыма прямо ей в лицо и усмехнулся:

— Просто плыви по течению, малышка!

— Только посмотрите, как моя мать ее одевает, — с осуждением произнесла Дороти. — Она будто маленькая кукла. Как, черт побери, она может быть настоящей, если ей нельзя даже испачкаться?

— Точно, Дот! — одобрительно сказал сосед Талли, выпуская дым и расслабленно откидываясь на спинку сиденья.

Только сейчас мама впервые посмотрела на Талли. По-настоящему посмотрела.

— Запомни навсегда, дочурка: жизнь дана не для того, чтобы готовить, убираться и нянчить детей. Жизнь — это свобода. Каждый может делать то, что захочет. Ты можешь стать гребаным президентом Соединенных Штатов, если захочешь, черт возьми!

— Да уж, новый президент нам бы не помешал, — заметил водитель.

Женщина в косынке похлопала Дороти по ноге.

— Да уж, это точно. Эй, дружок, подай-ка косячок! — Она захихикала: — О, почти в стихах получилось.

Талли удрученно молчала. Ей-то казалось, что она отлично выглядит в этом платье. И она совсем не хотела быть президентом, Талли мечтала стать балериной.

Но больше всего на свете она хотела, чтобы мамочка ее любила. Она тихонько продвигалась в ее сторону, пока не оказалась достаточно близко, чтобы коснуться Дороти.

— С днем рождения! — тихо сказала она, вытаскивая из кармана ожерелье, над которым столько трудилась, не вставая из-за стола и продолжая собирать его и клеить, когда другие дети уже отправились играть. — Я сделала это для тебя.

Мамины пальцы сомкнулись вокруг ожерелья. Талли ждала, когда мама рассмотрит ожерелье, скажет ей спасибо и наденет ожерелье на шею, но она так и не сделала этого — просто сидела, покачиваясь в такт музыке, и разговаривала со своими друзьями.

Талли закрыла глаза.