Сложись все иначе, наверное, никто лучше матери не смог бы оценить по достоинству ум и талантливость Улугбека. Но судьба разделила их. С самых ранних лет оторванный от нее, он не испытывал почти никаких сыновних чувств к этой незаурядной женщине. И для Гаухар-Шад родной сын был, в сущности, тоже совершенно чужим человеком. Сейчас она видела в нем только претендента на власть, умного и опасного соперника. Это настороженное и враждебное чувство станет крепнуть и разрастаться с годами и в конце концов «приведет к тому, что мать пошлет войной одного своего сына против другого и станет косвенной виновницей трагической гибели Улугбека, да и сама сложит седую голову в кровавой борьбе за власть, уже совсем не нужную старухе...

Неуютно и скучно было молодому царевичу в доме отца. Каждый день Шахрух аккуратно отправлялся в мечеть, и Улугбеку приходилось простаивать там с ним долгие часы на молитве. Во дворце вечно толпились дервиши в грязных лохмотьях. Улугбек видел, как нагло они притворяются нищими и убогими: у многих из них подкладки до отвращения замызганных и рваных плащей были сделаны из дорогого тонкого шелка. И увечья, которыми настойчиво хвастались дервиши, выпрашивая подаяние, тоже не внушали особого доверия. Все было лицемерным и лживым.

Еле дождался Улугбек, когда смог, наконец, вернуться в родной Самарканд. Уверяя отца и мать в сыновней преданности, он уже твердо знал: подчиняться он им не станет. Он будет править всем Мавераннахром так, как захочет. И станет жить по-своему, тоже как захочет.

Внешне все оставалось так, будто главой государства был Шахрух, а Улугбек лишь его наместником в Самарканде. От лица Шахруха чеканилась монета. Его имя аккуратно поминали в хутбах каждую пятницу по всем мечетям. Но, уступив отцу, словно игрушку ребенку, эти чисто внешние признаки власти, Улугбек взял себе главное - саму власть. Все доходы, которые приносили богатые земли Мавераннахра, оседали в подвалах Кок-Сарая, и Шахрух скоро вынужден был с этим смириться. На монетах стояло его имя, но распоряжался этими монетами Улугбек.

Как и при Тимуре, формально главой государства считался какой-нибудь хан из древнего рода чингисидов. Но Улугбек так часто менял этих подставных ханов, что имена их даже не запомнили историки. К тому же он приказал держать ханов в почетном плену, взаперти, чтобы вовсе не мешались в государственные дела. Дворец, где их содержали, так и назывался «Ханской оградой». Он был красив, но запоры имел крепкие.

Улугбек хотел идти своей дорогой. Но куда, в какую сторону? Этого он и сам еще не понимал как следует. Пока дорога получалась торной, давным-давно протоптанной многими поколениями других правителей до него, - будь они владыками полумира, как Тимур, или хозяевами только одного какого-нибудь захудалого городка, каким кончал свою жизнь свергнутый Халиль-Султан.

Теперь Улугбек был свободен, но странное дело: все его затеи оказывались старыми как мир и быстро надоедали. Как подобает повелителю, он принимал послов и сам отправлял посольства в Китай, подарил в знак дружбы богдыхану превосходную лошадь редкой масти: черную, с белыми ногами, словно в чулках.

Как и подобает повелителю, да к тому же еще внуку Тимура, пробовал Улугбек продолжать и поиски военной славы. Весной 1416 года он совершил поход против кочевых узбеков за Сыр-Дарьей, но вскоре повернул свои войска обратно, так и не повстречав неприятеля в пустынных и диких степях. Через три года Улугбек снова повторил этот поход, чтобы сделать главой узбекских племен, продолжавших беспокоить набегами земли Мавераннахра, своего ставленника. И опять судьба подшутила над ним. Войско противника, не принимая боя, рассеялось, скрылось в неоглядных степных просторах.

Полководца, подобного Тимуру, из него никак не получалось. Оставались пиры, охота, и Улугбек с увлечением отдавался этим забавам. Теперь он мог иметь охотничьих соколов сколько душе угодно. Всей убитой дичи Улугбек вел точный счет, каждого фазана и утку записывал в особую тетрадь.