Улугбек разбросал ногою костер и велел поскорее седлать лошадей, хотя дождь расходился все сильнее и не видно было ни малейших просветов в плачущем небе.

Улугбек шпорил коня, валясь от усталости из седла. Он похудел, его мучал кашель. И он все время зябко передергивал плечами и тревожно озирался на своих спутников, словно в любой момент ожидал удара кинжалом в спину.

Он вдруг ясно почувствовал, что все повисло на тонком, непрочном волоске, словно слеза на реснице. Что из того, что он внук Тимура? Его тело так же уязвимо для кинжала, как и всякое другое. И убийц можно ждать отовсюду. Их могут подослать даже его собственный отец или мать.

Он еще не знал в тот момент, что жертвой покушения едва не стал сам Шахрух. У него в Герате тоже было немало врагов, и один из них, когда Шахрух пришел в пятницу в мечеть послушать, как муллы станут провозглашать его обновителем веры, воспользовавшись толкучкой, ударил правителя кинжалом. Рана оказалась не опасной, хотя и довольно тяжелой.

Шахрух еще не оправился от нее, когда гонцы привезли в Герат весть о неудаче похода. Возможно, что Гаухар-Шад поспешила бы этим воспользоваться, чтобы сместить Улугбека. Но сейчас ей оказалось не до того: хватало забот и в Герате.

Тем временем Улугбек успел добраться до Самарканда. Верные ему эмиры и шейх-ал-ислам сумели навести порядок в городе. Ворота были открыты. Теперь он мог немного отдохнуть и успокоиться.

Паника постепенно утихала. Эмиры собирали разбежавшиеся войска, наводили в них порядок. Шахрух прислал новый отряд и даже немного денег из своей казны. Как-никак ему вовсе не улыбалось, чтобы Самарканд оказался в руках кочевых узбеков.

Улугбек собрал все эти войска и снова повел их на север. Джуки сказался больным и не захотел вторично испытывать судьбу. Но на сей раз никаких сражений уже не было. Узбеки вполне удовлетворились захваченными обозами, разграбили еще несколько пограничных кишлаков и скрылись в степи. Улугбек со своими отрядами беспрепятственно дошел до Ташкента.

Теперь его мучал уже не страх, а стыд. Мечтать о подвигах, самому начать войну с твердой уверенностью в скорой победе - и оказаться так позорно разбитым в первом же сражении!

Но и страх вскоре вернулся. Вдруг гонцы привезли весть, будто Шахрух с большой армией вышел из Герата и уже приближается к Аму-Дарье. Что ему надо в Самарканде? Что заставило его отправиться в поход, несмотря на недавнюю рану? И почему он захватил с собой Байсункара?

Это больше всего встревожило Улугбека. Было весьма похоже, что его хотят попросту свергнуть, а правителем в Самарканде посадить брата, привыкшего во всем слушаться Гаухар-Шад. И опыт государственных дел у Байсункара есть, недаром же он столько лет был визирем у Шахруха. Это соперник куда более опасный, чем молодой Джуки, который, кстати, сидит сейчас в Самарканде и в любой момент откроет его ворота перед отцом.

Улугбек, бросив войско, с небольшим отрядом самых верных нукеров помчался навстречу отцу. Еще быстрее скакали впереди его гонцы. Они везли письма, в которых он умолял, заклинал отца во что бы то ни стало вернуть Байсункара обратно в Герат. Что ему делать в Самарканде?

Видимо, Шахрух посчитал сына окончательно сломленным и запуганным, потому что, когда Улугбек встретился с ним в Термезе, Байсункара там уже не оказалось: он уехал в Герат.

Улугбек немного успокоился. Но мрачный вид отца не предвещал ничего хорошего. Шахрух говорил с ним, как с рядовым провинившимся эмиром:

- Где твои войска?

- В Ташкенте. Мы потеряли много лошадей, воины не могут быстро передвигаться.

- Тогда распусти их по домам. Зачем кормить бездельников?

- Хорошо, - поспешно ответил Улугбек.

Так же покорно он выслушал длинный и суровый выговор отца, в котором перечислялись не только все его ошибки, действительные и мнимые, якобы допущенные в подготовке похода, но и прежние грехи: пирушки, оскорбление святых отцов, непочтение к родителям.