Стоп. Монах. Знакомый капюшон над печальными глазами.

Сквозь белые камни — зеленая трава.

Вот я тебя и привел, — говорит он.

В нем не больше плоти, чем в безумном аскете. Но до чего же похож на Платона.

По крайней мере, ты теперь знаешь дорогу. Это совсем нестрашно…

Это было нестрашно, — впервые поправляет его Леонт.

Вытоптана босыми ногами. Пыль тепла и приятна. Между пологих холмов с пятнами рыжеющей глины там, где трава вырвана потоками дождей, — дальше, туда, где должна быть река.

На голых деревьях птицы с плоскими человеческими лицами — как совы, провожают взглядами.

При чистом пространстве — словно мелкий косой дождь.

Не стоит оглядываться — позади в ярком сиянии всего лишь дом Данаки, как песчинка на гребне холма — в центре мироздания, которая уже сотворена когда-то и кем-то. Перед самим же им — первородство, не заселенное, девственное, реагирующее только на одно — мысль.

Реальны лишь любопытствующие птицы. Тяжело хлопая, перелетают с дерева на дерево. Вертят ушастыми головами.

Поверх, в конусе, как в связке: третий глаз — точка, и в нем — в нарушение привычных масштабов (внутренних) — канитель, кипение.

Штрихи просты. Словно кто-то наносит — слишком быстро, чтобы разглядеть. Беспорядочное мельтешение пред-образов, пред-слов, пред-смысла. Не ухваченных, не собранных… Фразы прорываются сами по себе — всплывают рваными кусками, без продолжения, то глупые, то зловещие. Надо лишь воплотить. Он помнит: берег, камыш и кошка.

Теперь, и в следующий момент, слышит: мяуканье.

Холмы расступаются, словно по мановению.

Камыш. Вода. Глинистый берег.

Что-то шуршит, сохраняя равновесие странным образом на передних лапах. Ласкается отсутствующим хвостом — безумная доверчивость.

Его зовут. Заставляют карабкаться по берегу к высоким накрытым столам.

Вся компания в сборе (эгрегор) — под ярким белесым солнцем, во главе с Данаки. Привычное вино и размашистые лошадиные движения.

"Платона я уже встречал", — вспоминает Леонт.

Веселье в разгаре — пиррова победа.

Словно в тайном сговоре. Словно не досказывают. Зубасто-плоские улыбки — неестественные, как и все вокруг, — тех, кого Леонт знает как умерших.

Ищет Саломею.

— Нет, — говорят они, — мы не можем ничего сказать или добавить.

"Значит, я ошибаюсь", — облегченно вздыхает Леонт.

— К несчастью… — говорит Платон-монах. — Я ничего не…

Вот он стоит, печально свесив кривой нос. Кто же — Платон? или Мемнон? Трудно понять — лицо второго плана.

— Уже знаю, где сердце и печень… — жалуется неясно кому тот, кто представляется Платоном.

— Мне не нравится твой выбор… — говорит Леонт. — Разве не было выхода?

Мемнон качает головой:

— Вы всегда заходите слишком далеко…

На них не обращают внимания. Привычные разговоры и непривычные суждения.

— Прощай… — говорит Леонт. — Не смотри на небосвод — это бессмысленно…

Мемнон молчит. Трудно оправдаться. Он вдруг становится раскатами вчерашнего грома, странными закрученными облаками, монахом из города — всем, чем угодно, но не другом.