— Содержание этих материалов, — сурово сказал Панопулос, — подлежит огласке лишь частично.

— Ну, от меня-то вам нечего скрывать, — возразил Белояннис.

— К сожалению, в зале присутствуют представители прессы, причем не только греческой, и назавтра наши сугубо внутренние дела могут стать известны всему миру. Но часть материалов утратила свою остроту, и если высокий суд не возражает…

Высокий суд не возражал. По залу пронесся легкий шелест корреспондентских блокнотов, и стало тихо. Газетчики устали от пустопорожней риторики, которой были полны предыдущие заседания: им нужно было «мясо» для сенсаций.

Генеральный директор надел очки и, достав из кармана сложенный вчетверо лист бумаги, аккуратно развернул его и прочитал довольно внятно один из многочисленных, как он выразился, письменных документов: письмо Белояннису от одного из лидеров ЭДА Костаса Гаврилидиса. Письмо начиналось с набора крепких политических ругательств в адрес нынешнего правительства: «смердящий труп», «кровавая шайка» и так далее. Затем автор письма перешел к упрекам в адрес «Заграничного центра» за то, что золото поступает нерегулярно, и в заключение выразил сомнение в выполнимости последнего задания «центра» по сбору военной информации в парламентских комиссиях и подкомиссиях. По мере чтения в зале нарастал ропот: письмо было настолько бездарно состряпано, что корреспонденты закрывали свои блокноты и многозначительно переглядывались. Это не годилось для читателей, это могло пройти только здесь.

— И вы хотите сказать, что такое письмо могло быть найдено у меня на квартире? — спросил Белояннис, когда генеральный директор кончил читать.

— Я не хочу сказать, что оно могло быть найдено, — значительно произнес господин Панопулос и снял очки. — Оно было найдено, Белояннис.

— Я требую передать письмо на графологическую экспертизу, — сказал Никос.

— Увы, это невозможно, письмо напечатано на машинке.

— Как же в таком случае вы собираетесь доказывать его авторство?

— Текст письма говорит сам за себя, — был ответ.

— Какое же доследование вам понадобилось по такому открытому тексту?

— К письму была приложена шифрограмма, содержащая информацию чрезвычайной военной ценности. Мы обязаны были нащупать источники этой информации, но не успели это сделать до начала «процесса девяноста трех».

— Эта шифрограмма была найдена вместе с письмом?..

— Ну, разумеется, — поспешил подтвердить Панопулос.

— И с ключом от шифра, не так ли?

Генеральный директор повернулся к председателю трибунала.

— Я считаю это личным выпадом, — оскорбленно сказал он, — и прошу высокий суд оградить меня от подобных нападок.

— Белояннис! — полковник Симос даже привстал, торжествуя: наконец-то нашелся повод. — Я лишаю вас права задавать вопросы свидетелям до конца этого заседания. При повторении подобных инцидентов…

— Господин председатель! — звонко сказал Никос. — У меня нет больше вопросов к свидетелю, я хотел бы обратиться непосредственно к вам.

Полковник Симос подумал, затем кивнул.

— Обращайтесь.

— Господин председатель, не кажется ли вам странным, что асфалия уже в декабре тысяча девятьсот пятидесятого года могла судить о содержании шифрограммы, ключ от которой был найден, как утверждал свидетель Ракинтис, лишь четырнадцатого ноября тысяча девятьсот пятьдесят первого года?

По залу пронесся шумок: газетчики были быстрее в своих реакциях и оживленно завертелись, в то время как полковник Симос, нахмурясь, соображал, как он должен ответить.