Да, Никос знал, что в таком или примерно в таком виде представлено будет его последнее слово. Но пусть и тем, для кого он сейчас говорил, станет ясно, что в этой короткой заметке от правды осталась всего лишь одна фраза: «…он коммунист и гордится этим».

Пусть так, пусть только это — и говорил он уже не напрасно. Пирейский судоремонтник, салоникский табачник, эпирский скорняк, мукомол из Халкиды еще раз вернутся к началу статьи и, перечитав эту фразу (она не исчезла, о нет, горит даже ярче), задумаются. «Он коммунист и гордится этим…» Гордится в свой предсмертный час, когда лишь немногие сомневаются в исходе процесса. Гордится, зная, что жизнь его и даже эта гордость стали козырными картами в руках бесчестных людей, для которых самое главное в этом процессе — тихое уютное сознание, что они-то сами наверняка переживут и приговор, и смерть этого человека. Спустя десятилетия история каждому определит свое место, гордись тут или не гордись — все равно…

*

27 февраля прокурор департамента военной юстиции полковник Афанассулис потребовал смертной казни для двенадцати из двадцати девяти обвиняемых и пожизненного заключения — для одиннадцати. Это было неслыханно жестоко даже для военных судов. Признание принадлежности к компартии прокурор расценил как признание вины. В число двенадцати вошли Белояннис, Иоанниду, Бацис, Георгиаду, Лазаридис — все они категорически и с негодованием отвергали обвинение в шпионаже. Включен был в это число и Аргириадис — единственный из них, кто полностью признал себя виновным.

В четверг 28-го и в пятницу 29 февраля (год 1952-й был високосный) военный трибунал заслушивал речи защиты. Во время выступления Цукаласа произошел небольшой инцидент: расталкивая полицию, в тщательно охраняемый зал ворвался одетый в униформу унтер-офицер из «священного батальона». Демонстративно прихрамывая (камеры репортеров щелкали беспрерывно), фашист, названный позднее в газетах «ветераном Граммоса», добежал до середины зала и, размазывая по лицу слезы, закричал Цукаласу: «Позор! Кого защищаешь? Позор!» Он попытался плюнуть адвокату в лицо. Цукалас, побледнев, отстранился, но не прекратил речи. Тогда полковник Симос приказал ему замолчать и в трогательных выражениях попросил «ветерана» удалиться. Полковник заявил, что понимает и разделяет его чувства, но даже самый отъявленный негодяй, чье единственное достоинство состоит в том, что он родился греком, имеет право на защиту. В сопровождении жандармов «ветеран», упираясь, покинул зал, при этом он оборачивался и обещал Цукаласу, что «народ ему не простит» и «он свое получит» и т. д. Некоторое время Цукалас молчал, ожидая разрешения председателя продолжать речь, а полковник Симос, продлевая эффект, медлил, и в это время в тишине раздался голос Никоса:

— Постыдная комедия!

Многие иностранные корреспонденты отметили, что эффект этой демонстрации был прямо противоположен тому, на который рассчитывали: явление «ветерана», чудом, как утверждалось, прорвавшегося в зал, указало на атмосферу ненависти, в которой проходил процесс. Впрочем, для послевоенной Греции такие «акты народного возмущения» были не внове. Хитосы врывались в судебные залы, на глазах у судей избивали подсудимых и защитников, а жандармы стояли вдоль стен и не пытались вмешаться.

Приговор был вынесен в субботу 1 марта в час дня. Восемь человек из двадцати девяти — Белояннис, Иоанниду, Калуменос, Бацис, Аргириадис, Лазаридис, Тулиатос, Бисбианос — были приговорены к смертной казни, четверо — к пожизненному заключению, десять — к разным срокам лишения свободы и каторжных работ, семь человек — оправдано.

— Много ошибок, Никос, много ошибок мы сделали, — сказал по поводу приговора Цукалас.