Деревья, как и раньше, росли на лужайке. В лунном свете они были серебристо-серые. Но сейчас они окружали груду развалин — бревен, гонта, черепицы. Дом прямо как выкорчевали. Вырвали с корнем.

У меня чуть крыша не поехала. Я тупо уставился на то место, где должен был стоять дом. Смотрел не отрываясь. Пытаясь вернуть его на прежнее место.

Не знаю, долго ли я так стоял, но вдруг я почувствовал острую боль. Я хлопнул себя по лбу. Комар.

"Странно, — подумал я. — Для комаров вроде рановато".

На лбу явно выступила кровь.

Потирая укушенный лоб, я повернул на гравийную дорожку. И поближе к улице увидел выведенную под трафарет надпись: "Продан".

Вот оно что. Дом Коффмана продан, и новый владелец просто вывез его.

Я тер укушенное место и лихорадочно думал. Дом сплыл. А как полуподвальное помещение? Как насчет мастерской в полуподвале? Я хорошо ее помнил. И хорошо помнил тайник в стене. Маленькое углубление, где была спрятана камера. Так как насчет полуподвала?

Я даже не успел себе дать отчет в том, что делаю, как ноги уже несли меня вверх по холму. Кроссовки скользили по высокой траве. Воздух был пропитан сыростью. На траве — роса. Я, не отрываясь, смотрел вперед, на дрожащие на ветру ветви серебристых дубов.

Я обошел груду ржавых гвоздей и болтов. Отсюда, с заросшей лужайки, хорошо было видно, что осталось от дома. Сложенные в кучу деревянные двери. Всюду осколки стекол. Оконные рамы приставлены к гниющим старым доскам. Кругом разбросан оторванный гонт. Белый умывальник у дерева. Рядом — старый рукомойник.

Но как насчет полуподвала?

Я подобрался поближе. Ноги вдруг словно налились свинцом. Все тело перестало слушаться, словно какая-то незримая сила всячески отталкивала меня прочь.

За круглым стволом дуба лежала глубокая тень. Сначала я подумал, что это пруд или небольшое озерцо, но, подойдя поближе, понял, что это дыра. Большая квадратная дыра, уходящая в землю. Полуподвал. Все, что от него осталось, — квадратная яма.

Я остановился на самом краю. Тело стало тяжелым-претяжелым. Должно быть, от разочарования. Я стоял, уставившись на темную яму.

Из-за деревьев не было видно луны. Дрожащей рукой я вынул из кармана фонарик, включил его и направил узкий луч вниз, в яму.

Ничего там нет. Луч скользил по земле. С одной стороны выступали корни. Я осветил то, что осталось от стен. Только переплетения корней и земля.

А где же камера? Где? Кто-то нашел ее? Наткнулся на тайник и взял ее? Или ее разбили, когда рабочие разрушали фундамент? Просто превратили в месиво, и камере конец?

Я все водил и водил фонарем по дальней стене. Сам не знаю, на что я надеялся. Хотел наткнуться на заветное квадратное углубление в стене ямы? Или думал, что вдруг увижу ее в обломках бывшего пола?

Свет фонарика опять выхватил из тьмы сплетения корней и землю. И ничего больше.

Я выключил фонарик и сунул его в карман. Повернул от ямы и наткнулся на груду переломанных досок.

От резкого порыва ветра деревья жалобно застонали и заскрипели. Но я почти не слышал эти жутковатые звуки. Мне поставят двойку. Эта единственная мысль не давала мне покоя. Камера исчезла, а с ней и надежда исправить двойку на пятерку.

Лето испорчено. Ребята в школе никогда не будут мне верить. Теперь они всегда будут поднимать меня на смех и щелкать воображаемыми фотоаппаратами.

Я издал тяжелый, мучительный вздох. Вне себя от злости, я стукнул ногой по валявшейся доске и пошел назад к своему велосипеду.

Я не сделал и четырех шагов, как пронзительный голос завопил:

— Попался! Ни с места!

7

Я так и оцепенел, услышав этот тонкий голос в ночи. Ничего не соображая, я помчался прочь изо всех сил. Сердце готово было выскочить из груди.