— Но первый школьный день! — возразила я, пока Джош выяснял у Барнабаса, что происходит. — Не могу же я прогулять.

Голубые глаза Накиты сузились, щеки загорелись румянцем.

— Ты — воплощенная воля серафимов, Мэдисон.

— Ну, воля серафимов не хочет сидеть под замком. — Никогда бы не поверила, что эти слова в сочетании могут иметь смысл. — Я не согласна с судьбой, — добавила я.

Урок вот-вот должен был начаться, коридор пустел.

— Так несправедливо, Накита, — вмешался Барнабас, причем довольно громко, я даже заволновалась, как бы кто не услышал. — Этот человек ничего не сделал.

— Но сделает, — уверенно ответила Накита. — И если с твоей высоты нельзя заглянуть за повороты времени, это не значит, что такое не под силу серафимам.

Ну просто великолепно! Первый школьный день, а Накита хочет утащить меня на вечеринку душесрезания. Зазвенел звонок — я вздрогнула. Вздохнула, собрала учебники и пошла по коридору. Джош нагнал меня, Барнабас и Накита задержались.

— Так мы куда, на урок или на охоту?

Я уставилась на него с недоверием.

— Ты тоже хочешь?

Накита протиснулась между нами и оттерла Джоша в сторону:

— Убить этого будет для тебя одно удовольствие, Мэдисон. Грейс говорит, что это демонское отродье создаст компьютерный вирус, который погубит операционную систему больницы. Сотни твоих драгоценных людей, Барнабас, умрут до срока по человеческому выбору, сделанному из-за гордыни и жажды признания. Если мы не переместим его душу на более высокий уровень, пока она не запятнана, этот человек в конце концов станет кибертеррористом.

О-ох, раз удар.

Барнабас с мрачным видом подошел ко мне с другой стороны.

— Но он же еще ничего не сделал. Выбор есть всегда, и он может выбрать правильно.

Коридор был пуст. Направо — дорога к кабинету физики, налево ярко сверкает прямоугольник главной школьной двери.

— Накита, — сказала я, замедлив шаги, — я была неправа, когда спасла Сьюзан, ту девушку в лодке?

— Да, — тут же ответила она.

— Нет, — возразил Барнабас.

Накита прижала к груди учебник по домоводству, взбивалка и чашка с яйцами странно смотрелись рядом с ее суровым, почти кровожадным лицом.

— Она писала бы статьи о правде без сострадания. Она посвятила бы свою жизнь уничтожению чести и веры людей друг в друга. Она лишь разрушала бы, не давая ничего взамен.

Два удар.

— Ее судьба по-прежнему такова? — спросила я, зацепившись за Накитино «бы».

На лице жницы появилось озадаченное выражение.

— Нет, — сказала она. Мы остановились. — Серафимы поют, что ее будущее затуманено, и они не знают почему.

Я улыбнулась.

— Я знаю, почему. — И, довольная, пошла к выходу. Я знала, что делать — как примириться с ролью начальника системы, которую не признаю, и исполнять ее, пока не найду свое тело и не вернусь к обычной жизни. — Ты поняла, что такое страх, и это изменило тебя, а Сьюзан встретилась со смертью — и научилась ценить жизнь. Трудно сделать выбор, когда видишь всего один путь.

Барнабас слева от меня нахмурился и угрюмо сказал:

— Это ты про меня.

— Нет. — Я оглядела холл, надеясь, что никто на нас не смотрит. — Не думаю. Кто знает? — Я пожала плечами.