— Комиссия горкома партии установила, что обвинения, выдвинутые против товарища Ульмасбаева, не имеют под собою почвы.
— Мы знаем, кто это сделал! — опять зашумели люди. — Мы раз и навсегда отучим заниматься такими делами!
— Товарищи! Успокойтесь! Нам тоже уже известны имена этих людей. Сегодня мы беседовали с ними. По-моему, они поняли свою ошибку. А товарищ Ульмасбаев со вчерашнего дня приступил к работе.
— Спасибо тебе, сынок, — сказали старики и провели ладонями по седым бородам.
— Не меня надо благодарить, а вас, товарищи! При такой сплоченности никогда никакой враг нас не сможет сломить!
— Баракалла! Да будет у тебя изобилие, сынок!
Люди, удовлетворенные таким исходом дела, радостно переговариваясь, стали расходиться. Секретарь и другие сотрудники горкома стояли, пока площадь не опустела.
Аббасхан Худжаханов, прознавший, что Арслан Ульмасбаев выходит на работу, раздобыл две путевки и отправился с Латофатхон в Ялту. Он знал, что в эти дни люди во всех махаллях направо и налево склоняют имя Мусавата Кари, но немало был обеспокоен и тем, что те, кто проницателен, догадываются, кто именно водил рукой этого человека. Хотя он и предусмотрел все, чтобы не за что было к нему прицепиться, однако побаивался встречи с Ульмасбаевым. Желая хотя бы немного отдалить ее, скакнул кузнечиком и очутился в Ялте.
Многие понимали, что заставило Худжаханова так срочно уехать на курорт. Они с усмешкой пожимали плечами и говорили: «Что поделаешь, худжахановщина…» Худжаханов пользовался испытанным методом: главное — пока не показываться на глаза, а там, глядишь, возмущение людей поуляжется. Этот прием уже многие годы с выгодой для себя использовал Аббасхан Худжаханов…
О Мусавате Кари всякое говорили, но видеть его никто не видел. Не показывался он ни на улице, ни в чайхане. Много высказывалось предположений. Даже были разговоры, что он занялся своими старыми делишками.
Лишь спустя несколько дней узнали, что Кари слег. Тяжкий недуг приковал его к постели. Лишился он дара речи. Лежал, вперив взгляд в потолок. Когда его посещали родственники, он пытался что-то сказать, но лишь нечленораздельное мычание слетало с его недвижных губ. Понять его было невозможно. Бедный Атамулла с ног сбился, бегая по врачам.
При встрече с махаллинцами он испытывал неловкость за отца, с опущенной головой проходил мимо. И все-таки мучила его совесть за то, что накричал он на родителя в тот день, когда тот вернулся из горкома партии. Наговорил ему дерзостей… Утром все встали, собираясь на работу, а отец остался лежать. Лежит до сих пор. Кто знает, не накричи на него тогда Атамулла, может, ничего бы и не случилось.
Спокойнее отнеслась к болезни мужа Мазлума-хола. «Все в его возрасте становятся такими, — философски рассудила она. — Рано или поздно все придем к этому…»
Пистяхон в болезни отца винила всех махаллинцев. Встречаясь с женщинами, не знала, как побольнее кольнуть, кого облить помоями. Всем она говорила, что ее отец интеллигент старой закваски, каких в наше время можно по пальцам сосчитать.
Люди знали, в каком положении находится отец ее, и проникались к ней сочувствием. Если даже не верили ее словам, все же согласно кивали головами. Не нашлось человека, который сказал бы: «Эй, девушка, твой отец был отпетым аферистом!»
Через два дня, видя, что больной тает на глазах, по настоянию матери, Атамулла все же согласился испросить у отца прощения и благословения. Он опустился на колени и склонился над больным.
— Ада, если что было между нами… — произнес он, с трудом сдерживая слезы и чувствуя, как спазмы сдавили горло. — Простите, ададжан…
По телу Мусавата Кари пробежала дрожь, но вытаращенные глаза его застыли, ничего не выражая. |