Я сначала по двору, затем через небольшой скверик среди голых кустов бежал и бежал прочь от кошмара. Сквозь пальцы ладони, приложенной к ране, сочилась кровь; с каждой секундой становилось труднее дышать, оставалось меньше и меньше сил. Опять сознание предпочло ретироваться до лучших времен, отдав бразды правления моей сущностью инстинктам, главенствующим среди которых в данный момент являлся инстинкт самосохранения, а еще — страх. Я бежал, покуда силы и в самом деле не покинули меня. К тому времени боли я уже не чувствовал, лишь жжение в ране и дьявольский холод ночи. Под подошвами кроссовок захрустел лед, заскрипел гравий, пару раз послышался всплеск. Я упал боком на косую бетонную плиту водоотводного канала, в который занесла нелегкая, вновь застонал и потерял сознание…

Совершенно неуместное чувство dИjЮ vu посетило меня прямо перед тем, как разум отключился. DИjЮ vu, вызванное пульсирующей в агонизирующем мозгу мыслью:

Я умираю… я умираю… я умираю…

ГЛАВА 3

— Оклемался…

В ушные раковины, до слуховых перепонок словно набитые плотной ватой, осторожно влился чей-то голос. С хрипотцой, принадлежащий человеку пожилому или даже старому, бывалому, жизнью тертому.

— Давай-давай ужо, выпей…

Губ коснулось теплое стекло стакана. А, быть может, и не стакана, но железной кружки. Я, не открывая глаз, чуть вытянул губы и сделал глоток. Отвратительная на вкус жидкость, закрученная на крепком алкоголе, трудно прошла в желудок, вызвала спазмы и желание немедленно высвободиться от этой гадости. Но я сдержался, понимая тем поверхностным слоем сознания, что сохранил активность: алкоголь помогает. Помогает расслабиться, унять боль телесную и духовную, прогнать страхи и фантомы прочь, в загоризонтные дали, обволоченные густыми облаками и испарениями спирта… Мигом по нутру расплылось успокаивающее, жгучее наслаждение, мысли, до того витавшие вразброд, обрели порядок и направление, из броуновских частиц ставшие отчетливой пульсацией, синхронизированной с биением сердца.

Простреленный картечью бок едва заметно ныл, будто оттягивался, колыхался. Я ощущал плотную повязку, опоясавшую спину и поясницу, немного тугую в животе. Почувствовав приток жизненных сил, я рискнул открыть глаза и осмотреться. Перед взором предстал низкий почерневший от копоти потолок, испещренный трещинами и буграми разных размеров. К потолку на толстых болтах была прикручена железная балка, на ней висела перекинутая поперек грязная куртка, испачканная кровью, рваная справа у кармана. Вокруг плясали полутени от разведенного неподалеку огня. Еще в поле зрения попала голова седого, гладко выбритого старика, суетливо подставляющего мне кружку с питьем.

— Где я? — со скрипом и каким-то непонятным свистом сквозь слова спросил я прежде всего. Почему-то показалось, что этот вопрос самый актуальный на текущий момент.

Старик убрал кружку, обтер ладони о засаленную телогрейку, громко кашлянул. Обветренное морщинистое лицо с участливым выражением застыло надо мною, не спеша давать ответ.

— Где я? — повторился я. Голос крепчал и в этот раз уже не свистел.

Старик хмыкнул, его тонкие бледные губы, прикрывающие беззубый рот, скривились в ухмылке.

— А сам-то как думаешь, сынок? — встречным вопросом ответил он.

Я не нашелся что ответить, потому что не знал, где нахожусь, не знал, как сюда попал. Мученически прикрыв глаза, я скорее для себя, нежели для старца, прошептал:

— По-моему, я провалился в ад…

ГЛАВА 4

Странно, но огнестрельное ранение я пережил весьма легко.