Кроме положенных по программе знаний юные ласкентарианцы, которые в гимназии общаются с детьми Неспасенных, черпают здесь сведения о внешнем мире и проникаются обычными молодежными увлечениями, такими как поп-музыка, комиксы, поклонение звездам спорта и шоу-бизнеса, сленг и тому подобное. У ребенка из Общины от такого опыта может снести башню, но мы держимся стойко: во-первых, нас заранее просвещают старшие ребята, во-вторых, мы не ходим поодиночке, а самое главное – у нас есть вера, которая помогает преодолеть страх и неуверенность. Кроме того, благодаря просвещенным взглядам Общины, мы куда лучше своих Неспасенных сверстников подкованы (по преимуществу, теоретически) в вопросах секса и наркотиков, а потому не теряемся ни в какой компании.

Короче, в гимназию я летела как на крыльях, и могу сказать, хоть это и нескромно, что была отличницей. Учителя даже советовали мне поступать в университет, либо на физический, либо на филологический факультет, но мы с дедом знали, что у меня другое, более возвышенное предназначение и что мое место – в Общине.

Я развернулась и пошла прочь от этой чужой школы.

В итоге из Эдинбурга выбралась только через двое суток. А в тот день безуспешно пыталась придумать, как бы проникнуть на лондонский поезд без билета – это оказалось не так-то просто (неприятным сюрпризом стало объявление, что вокзал Уэйверли вообще скоро закроется). Можно было, конечно, запудрить мозги проводнику (для таких целей у нас выработан особый тарабарский язык и непонимающий взгляд) или запастись терпением и, как у нас говорят, «прокатиться на обратных» – тоже неплохой вариант. Но я опасалась, что «на обратных» далеко не уеду, а главное – не смогу соблюсти должное благочестие. В принципе, путешествовать по железной дороге членам Ордена не возбраняется, только надо сидеть в кладовке у проводника, а если в вагоне, то либо на полу, либо на деревянной доске, которая у нас всегда с собой во избежание соприкосновения с мягкими креслами, но моя миссия была так важна, что требовалось придерживаться самых строгих канонов, а прокатиться зайцем в пассажирском поезде – это недопустимо легкий путь.

Я возвращалась в Морнингсайд обходными путями и даже наткнулась на переулок, или, скорее, дорожку, с милым названием Любовный тупик. Мимо то и дело проезжали автомобили с наклейкой, схематично изображавшей сидящего в креслице ребенка, и мне вспомнился – теперь уже со смехом и почти без смущения – первый приезд в Эдинбург: тогда, три года назад, я не преминула указать сопровождавшей меня сестре Джесс, что, судя по количеству людей, которые с гордостью возят своего отпрыска в специальном жестком креслице, а не на мягком автомобильном сиденье, наш Орден имеет в этом городе большое число приверженцев.

Когда мы сидели за чаем у Поссилов, до моего слуха донесся отдаленный свисток локомотива, напомнивший, как мимо меня по железнодорожной ветке мчался товарняк. Немного погодя я опять вышла на улицу и отправилась куда глаза глядят, старательно восстанавливая в памяти вид автомобилей на платформах поезда. К счастью, память у меня хорошая: машины ничем особенным не отличались. Зайдя в ближайший автосалон, я поинтересовалась, где собирают «форд-эскорт», а потом надолго застряла у железнодорожного узла на пересечении Морнингсайд-роуд и Комистон-роуд, наблюдая за товарными поездами. С западной стороны они шли через заброшенную станцию: либо с левой стороны от виадука, либо с правой, по отдельному пути, скрытому за зелеными насаждениями, откуда накануне вечером я свернула к дому Герти. Товарные поезда ходили редко; составить в уме их расписание, сверяясь с часами на старой вокзальной башне, не составляло труда, но, чтобы не вызвать подозрений у бдительных граждан, я побежала к Поссилам: взяла деревянный поднос, кусок старых обоев, тут же порванный мною на прямоугольники размером с поднос, и жирный черный фломастер, которым Герти писала заказы для молочника, а потом опять вернулась на свой наблюдательный пункт и в ожидании поездов стала делать наброски близлежащих зданий.