Я остановил его:

— Не преувеличивай. Ты не комиссар. Да и звания такого нет в нынешней службе.

— Звания нет, — согласился Николай Иванович. — Хотя служба‑то, слава Богу, есть. Правда, я теперь не по этой части…

— А по какой? — искренне поинтересовался я.

— По гуманитарной…

— Слава те, Христос! — закричал я, вскочил с кресла и в пояс ему поклонился. — Есть на земле святые люди, которые постоят за сирых и убогих, за обиженных, униженных и опущенных. Ты наверняка в «Амнести интернэшл» служишь?…

— Нет, — усмехнулся Николай Иваныч. — Мы люди серьезные, глупостями не занимаемся — делом заняты. Поэтому постарались скостить тебе два года на зоне.

— Николай Иваныч, кормилец ты мой и поилец! — заорал я и быстро налил себе полный стакан вискаря, хлобыстнул, не задерживаясь, и продолжил свой благостный вопль:

— Век за тебя буду Богу молиться! И детям, и внукам своим накажу. Вот как родятся дети, вырастят себе внуков, так я им всем сразу и накажу — молись, рвань сопливая!

— Накажи, Костя, накажи обязательно! — серьезно сказал Николай Иваныч.

Я отодвинул стакан, посмотрел грустно, спросил смирно:

— Зачем звал к себе, старче?

Этот черт по кличке «Николай Иваныч», глядя через мою голову на экран телевизора, сделал громче звук. Иронически‑восклицательный голос Парфенова у меня за спиной сообщил:

"Этот год был отмечен триумфом советских спортсменов на зимней олимпиаде в Нагано… "

Я обернулся и увидел себя на экране.

« …Героем этих соревнований, символом физической мощи и моральной стойкости советской молодежи на фоне дряхлеющего руководства государства стал двадцатилетний студент Константин Бойко, выигравший две золотые олимпийские медали в биатлоне…»

Эх ты! Сердечко‑то как испуганно и стыдно‑счастливо задергалось! Тивишные щелкоперы и упырь Николай Иваныч выдернули тебя — в один миг — из реального пространства‑времени и швырнули в почти забытую волшебную небывальщину. Фантастический коктейль для матерого идеалиста — в мире живо лишь то, чем мы живем.

Истаявшие годы, забытые континенты, смешные ненужные подвиги, воскресшие персоналии, печальные реалии, сумасшествие всей нашей виртуалии.

А на экране — я, молодой, упругий, как тетива, злорадно‑веселый, пылающий людоедским азартом, дымящийся паром, как жеребец в намете, — рву лыжный кросс, на бегу скидываю с плеч лямки карабина, нырком — как в море — падаю в снег на боевом рубеже. Глубокий вздох, я остановил дыхание, я замкнул накоротко указательный палец и страшную силу смертоносного вдохновения, я в каждый патрон вложил себя — и гремит серия, шестью выстрелами с огромной быстротой бью шесть мишеней. Мгновенно вскочил, закинул за спину карабин и — бешеный рывок к финишу…

Прыгают черно‑белые кадры — вот он я, здоровенный, как обожженный кирпич, в спортивном свитере с гербом Советского Союза и надписью «СССР», еще тяжело дышащий, мокрый от пота, красный, растрепанный, счастливо‑молодой, полный куража и уверенности в том, что жизнь прекрасна и вся принадлежит мне.

О чем и рассказываю в микрофон журналисту:

— Я счастлив, что мои медали тоже попадут в золотую копилку советской команды. Это наш общий успех на благо нашей замечательной родины, давшей нам все возможности в этой жизни…

Вот что правда, то правда! Родина действительно дала мне все возможности в этой жизни…

И в следующем кадре — распадающийся бровеносец Леня Брежнев прикрепляет мне на лацкан пиджака орден Октябрьской Революции.