— И это все, что вы наработали? — саркастически спросила Генриетта.— Кое-что вы упустили. Хватит у вас ума в вашей рыжей башке, чтобы сообразить, что я единственная не имела возможности ничего подмешать в питье Джона в ту ночь, когда он умер. Все имели такой шанс, а я нет.

— Вот поэтому,— веско сказал Шейн,— я и подозревал вас в первую очередь. В ту ночь, когда это случилось, у вас было безупречное алиби. Поэтому вы не побоялись прийти и нанять меня для нового расследования. Вы считали себя в полной безопасности. Кого бы ни заподозрили, вы были вне подозрений.

— Логика шиворот-навыворот, как в «Алисе в Стране Чудес». Такого я еще не слышала,— презрительно фыркнула Генриетта.— Это рекорд. Таким путем вы и разрешаете свои проблемы, юноша? Находите человека с железным алиби и его-то и обвиняете.

Шейн сочувственно улыбнулся:

— Это не всегда так легко. Но в данном случае с самого начала все выглядело так, как будто вы тщательно выстроили свое алиби, как будто вы знали, что должно произойти с Джоном, и обеспечили себя свидетелями того, что вы не могли ничего подмешать в какао.

— Вы должны признать, что я действительно не могла это сделать,— подчеркнула Генриетта с холодным удовлетворением.— Я была в своей комнате, когда миссис Блейр готовила питье. Она прошла прямо наверх после того, как оставила какао на обеденном столе, я встретила ее по дороге и пошла вместе с ней в ее комнату. Там я оставалась безвыходно до сердечного приступа Джона. Можете спросить миссис Блейр.

— Я уже так и сделал,— парировал Шейн.— Она сообщила мне то же самое… одновременно с кое-какой другой интересной информацией.

Он повернулся к экономке, которая не произнесла ни слова с тех пор, как он вошел в комнату.

— Помните, вы рассказали мне, как Чарльз был в кухне в тот вечер и налил последний стакан молока запить булочки, а вы успели заметить, что стакан именно последний, и вам пришлось отнять у него молоко, потому что оно предназначалось для мистера Роджелла?

— Я помню, мистер Шейн.

— И вы удивились, обнаружив, что в холодильнике больше нет молока,— настойчиво продолжал Шейн.— Вы думали, что там есть еще одна полная бутылка, но неожиданно оказалось, что ее нет и что вам остается только подать Роджеллу тот стакан, который был у Чарльза? Вы и это помните?

— Да, помню. Я могла бы поклясться, что была еще одна полная бутылка, оставшаяся после обеда.

— Вас не заинтересовало, куда девалась бутылка, которая, как вы думали, была в холодильнике и исчезла?

— Я не знаю. Я… я не очень об этом задумывалась.

— Потому что у вас не было причин думать об этом в то время,— успокоил ее Шейн.— У вас не было причин подозревать, что в ту ночь в его молоке окажется смертельная доза дигиталиса. Поэтому вы, естественно, не подозревали также, что Генриетта после обеда украдет вторую бутылку и подмешает дигиталис в последнюю оставшуюся чашку молока… уверенная, что это будет та самая чашка, которую вы вольете в термос для Роджелла. Но сейчас, когда вы вспоминаете все происходившее, миссис Блейр, скажите: знали ли вы точно, что имелась другая бутылка, которая исчезла из холодильника до того, как вы стали подогревать молоко для Роджелла?

— Вы ей подсказываете ответ,— громко сказала Генриетта.— Никакой суд ей не поверит.

Шейн усмехнулся:

— Я думаю, поверит. Поживем — увидим.

Глава XX

Люси Гамильтон блаженствовала, лежа в горячей ванне и осторожно смазывая кремом губы, с которых Шейн сдирал клейкую ленту.