Но долго поиграть ему не удалось. Спустя короткое время слепленный чьей-то рукой снежок стукнул в тонкую слюдяную пластинку, закрывающую оконный проем. Сайнем снова глянул вниз, помрачнел, но во двор все же спустился.

* * *

У чужан было немало суеверий. В частности, они рассказывали Солнечному Магу о Пастухах.

Пастух у каждого свой. Внешне это обыкновенный человек, ничем от прочих не отличающийся и чаще всего ведать не ведающий о своем предназначении, но тем не менее неуклонно его исполняющий. А предназначение у Пастуха такое: он несколько раз в жизни меняет своему подопечному судьбу. Бросает на землю огрызок яблока, на котором подопечный поскальзывается и ломает ногу. Или срезает кошелек, который вышила подопечному его суженая. Или в последний момент уговаривает капитана не брать подопечного на борт. Поэтому разумный человек по меньшей мере трижды в году устраивает угощения для духа своего Пастуха, хотя мало кто знает своего Пастуха в лицо.

Все это, конечно, были бредни, противные Солнцу, но сейчас Сайнем почти не сомневался в том, что видит своего Пастуха. А видел он перед собой молодую женщину с прекрасным лицом и соразмерной фигурой, одетую в белое блио, платье из алой парчи, расшитое узорами из зеленых листьев и разноцветных птиц, и в зеленый же плащ с серебряной бахромой. Ее платье было скреплено на обоих плечах золотыми пряжками с диковинными ликами зверей. Ее волосы цвета летнего ириса или красного золота были покрыты ажурной золотой сеткой, снежинки таяли на них, и капли воды искрились в солнечных лучах, словно бриллианты. Белее снега были ее шея и лицо. Нежным румянцем светились ее щеки. Словно пурпурная наперстянка были ее губы, и словно колокольчики — глаза. Гордым был изгиб ее тонких бровей. От ее волос и кожи веяло ароматом фиалок. Высоки были ее нежные плечи и длинны белоснежные пальцы. О прочих ее достоинствах, а именно: о длинных, стройных, мягких и белых, будто пена волны, боках, теплых и нежных бедрах, маленьких и стройных голенях и гладких прекрасных пятках — Сайнем неоднократно слышал от придворных певцов. Это вовсе не означало, что придворные певцы сами, на опыте, убедились в истинности всех своих слов. Совсем напротив. Им оставалось лишь вздыхать: «Каждая хороша, пока не сравнишь с Исгерд. Каждая мила, пока не сравнишь с Исгерд». Но дальше вздохов дело не шло. У прелестей Исгерд был лишь один, и довольно суровый, хозяин.

Сайнем преклонил перед красавицей колено и поцеловал ее подол, совсем как в те славные времена, когда первые дамы столицы звали его не иначе как «обаяшкой».

— Грамерси, что навестили меня, матушка, — сказал он. — Со времени нашей последней встречи вы замечательно помолодели.

Глава 22

Почему-то почти у каждого человека с матерью связана какая-то история. Не был исключением и Сайнем. Более того, его история была всем историям история.

А дело обстояло так.

Тогда тоже был снежный вечер, прозрачный, самую чуточку морозный, и над крылечками домов покачивались разноцветные фонарики, а снежинки бесшумно и деликатно ложились на мостовые столицы, чтобы заскрипеть потом под сапогами трех молодых и слегка хмельных столичных щеголей. Шуршали три парчовых, подбитых мехом плаща — ярко-зеленый, синий с серебром и желтовато-бурый. И Глан (Глан или Глен?) говорил, что снег пахнет совсем как его подружка-белошвейка.

— Будем смотреть правде в глаза, прачка она, прачка, — фыркал Сайнем.

Синий плащ был его и придавал глазам хозяина слабое подобие той самой колокольчиковости, которую впоследствии с таким совершенством переняла Сайнемова матушка.