Хотел обнять девушку, но не решился. Только пальцев ее коснулся и долго помнил это прикосновение. Пока по станице шагал — помнил, на околице, поскотине, лесом шел — все помнил. А к месту условленному стал подходить, другого касания рука запросила.

Луна уже посеребрила небольшую полянку, что звалась Сорочьей пустошью. Большой ветер уже ушел в ногайские степи, а малый ветерок играл серебристыми клинками трав. Птицы ночные перекликались отрывисто. Частили только кузнечики, не вынося тишины и пауз между звуками.

Акимка вступил в лунный свет поляны, как на льдину. И сейчас же с другого ее конца показалась фигура его соперника. Положив ладонь на рукоять шашки, Акимка пошел ей навстречу. Плохие мысли лезли ему в голову, глупые. Думалось, вдруг бывший его дружок пальнет из ружья или из пистолета, как в того поручика. Чего ему теперь! Ведь не казак уже, а абрек. С абрека станется. Сам, однако, ружья не взял.

Сходились, и каждый хотел пройти больший путь, как бы показав противнику, что не боится, и схватиться торопится. Сошлись ровно посередке.

— Повремени, Акимка, рубиться, — сказал Фомка. — Сначала скажи, что это ты про судьбу Айшат говорил. Надо мне это знать.

— Не все я понял, Фомка, — признался Хуторной. — Что смогу, то расскажу. Отцу ее сон был вещий, что род их сгинет бесследно. Пошел он в город этот священный…

— В Мекку, что ли?

— Вот-вот. Там ему ангел предстал. Сказал, что все погибнут, одна Ашутка спасется через иноверца.

— Так я этот иноверец, Акимка! — закричал Фома. — Разве ты не понимаешь, что я этот иноверец!

— Какой же ты иноверец! — Акимка даже рассмеялся. — Ты же одной с ней веры. Как ты говорил? Ла иллаха… Мухаммадун… А потом еще одно предсказание есть. Иноверец этот должен был явить подобие Айшат, еще одну Айшат.

— И что же? Ты явил?

— Явил.

— Брешешь красиво!

— Что брехать! — обиделся Акимка. — Куклу я сделал, ты же знаешь, я люблю их мастерить деткам на забаву. Сделал точь-в-точь как Айшат. Вот еще одну и явил.

— Все, хватит! — крикнул Фома. — Сейчас и я явлю второго Акимку. Перерублю я тебя на две половины по-дружески!

С этими словами он выхватил из ножен полосу лунного света и пустил ее петлями вокруг себя. В таком смертельном коконе он и двинулся на Акимку. Тот же наоборот шел, держа шашку неподвижно, заложив вторую руку за пояс черкески.

Когда свист Фомкиной шашки заглушил трескотню кузнечиков, Акимка сделал быстрый шаг, и оба клинка — летающий и неподвижный — встретились. Не успели искры упасть в траву, как шашки лязгнули еще раз и разлетелись в стороны.

— Молодца, друже! — похвалил удивленный Фомка. — Сколько показывал тебе эту загогулину, ничего у тебя не выходило. А теперь — даже глазом не моргнул! Славный ты стал рубака, Акимка! Любо, казаки гребенские! Зарубить тебя потому еще славнее! Детям своим рассказывать буду, какого казака одолел.

Акимка смолчал, но шашка его ответила. Рванулась с места и вместе с лунным светом рубанула наискось. Фомка едва успел уклониться, даже отвечать не стал.

— Знал я, что в молчунах да задумчивых большая сила, — сказал он. — Не ошибался, стало быть. Вот тебе и мертвяк!

Хотел он вывести Акимку из равновесия, чувствовал, что с уверенным, расчетливым казаком ему совладать нелегко.