Это были все седые старики в высоких меховых шапках. Черкески их были уже порядком изношенные, у некоторых с кожаными заплатками на рукавах. Но держались чеченцы гордо и независимо, словно выступали по ковровой дорожке в лентах и орденах. Одна фигура, хотя семенила несколько позади стариков, будто прячась за них, резко выделялась из группы.

— Глядите, братцы! Никак баба?! — послышался возглас удивления.

Действительно, позади чеченских стариков двигалась фигурка в темном платье. Судя по полотняному платку, заправленному особенным углом на голове, это была незамужняя девушка. Шла она семенящей, легкой походкой, не попадая в чинный ритм вышагивающих старейшин.

Один из стариков, с лицом, как ущельями, изрытым глубокими темными морщинами, с большим кряжистым носом и седой длинной бородой, словно он был брат-близнец дальней горы, окутанной седой бородой-туманом, отделился от группы и направился к уряднику. За ним поспешил, прихрамывая, пожилой чеченец небольшого роста в откровенно рваной черкеске.

Старик-гора стал что то гортанно говорить уряднику, а маленький чеченец, постоянно кивая головой, переводить на ломаный русский. Остальные старики, не глядя по сторонам, не обращая ни на кого внимания, ни о чем не спрашивая, направились к шалашу.

Молодая чеченка шла за ними, мелькая быстрой и маленькой ножкой в собранных на щиколотке шароварах, легко взбивая перед собой подол из тяжелого шелка. Проходя мимо столпившихся казаков, она поправила платок и вдруг бросила на них из под руки пронзительный взгляд. Словно черная стрела зазвенела в воздухе с оперением из бровей цвета вороньего крыла. Насквозь прошила она Фомку Ивашкова, и в открытую его рану словно хлынул бурный Терек, разреженный воздух горных высей и далекий степной зов…

— Чего ты, Фома, хватаешься?! — Ивашков так сжал локоть стоявшего рядом с ним Акимки, что тот чуть не вскрикнул от боли.

— Ты видал?! Ты видал, Акимка?! — повторял Фомка, не в силах оторвать взгляд от маленькой гибкой фигурки.

— Деваху то? — равнодушно спросил его дружок, освобождаясь от Фомкиных клещей, которые норовили опять сцапать его руку. — Диковинная какая-то! В поясе, гляди, узенькая, как хвост кобылий в том месте, откуда растет…

— Сам ты кобылья задница! — Фомка толкнул Акимку, не ожидавшего такой любезности от дружка, и пошел туда, где урядник разговаривал с древним стариком через переводчика.

Урядник, видимо, уже обо всем сговорился, потому что величественный чеченец направился к мертвым телам.

— Слышь, а что это девка с вами пришла? — спросил Фомка переводчика, чего-то будто смущаясь.

— Брат и еще брат айда кровник искать, — закивал головой толмач. — Убивать айда. Давно не видал. Самый старший брат урус убил. Айшат один, совсем один. Старший брат убил покупать надо. Урус идти. Кто идти? Айшат один, совсем один…

— Ее Айшат зовут? — спросил Фомка.

— Айшат один, совсем один, — опять закивал чеченец, как китайский болванчик. — Старший брат урус убил.

— Айшат… — повторил тихо казак, задумался, а потом стукнул урядника по плечу: — Слышь, Матвеич, давай отдадим девке ее брата даром, без выкупа.

— Чего это ты вдруг? — удивился урядник. — Пожалел татарскую сироту?

— Можа, и пожалел! Казак, он в Христа верует. Али нет?

— Как знаешь, Фома, — подозрительно посмотрел на него урядник, но от лишних вопросов воздержался.