И Михаил Семенович пьет со всеми вместе. И уж никто его не уговаривает. И к нему не обращаются с вопросом: «Вы меня уважаете?» Знают: нелепо ждать им уважения от такого большого писателя. И он никого не пытает. Знает: и без их уважения проживет как-нибудь. А вот пьют все поровну. И Михаил Семенович видит. как один клюнул носом над тарелкой, другой — привалился к соседу, а тот — сполз со стула… И уж Сергованцев, самый стойкий и до водки лютый, безвольно повесил над столом льняную головушку и смежил свои синие наивные глаза… Все упились, Бубеннов расплачивается. Просит официанта вызвать такси и развезти всех по домам. Сам же, не качнувшись, направляется к выходу.
Про себя думает: «Жидкий народец, эти молодые литераторы».
Много позже Андрей Блинов, заведовавший в «Профиздате» прозой, попросил меня написать послесловие к новому роману Михаила Бубеннова «Стремнина». Я написал, и, когда вышел роман. Бубеннов позвонил мне, сказал: «Так тепло и хорошо обо мне еще никто не писал». Пригласил нас с женой в гости. Так, через много лет после его беседы с нами в «Сталинском соколе». мы снова с ним встретились. Пришли к Бубенновым на квартиру в Лаврушинский переулок, в дом, что стоит напротив Третьяковской галереи. В нем живут многие наши выдающиеся литераторы. Квартиру Бубеннову подарил Сталин, — в своих биографических записках «Последний Иван» я, кажется, описал, как это произошло. Квартира большая, по длинному и широкому коридору можно кататься на велосипеде, в кухне могут разместиться диван, шкафы и многое другое. Показывая ее нам, супруга Михаила Семеновича, Валентина Ивановна, заметила, что я изумленно разглядываю стену с многочисленными полками, на которых рядами стоят никелированные, хромированные предметы. Сказала:
— Ах, это Михаил Семенович… Он ходит по хозяйственным магазинам и покупает все, что блестит и крутится.
Я вспомнил рассказы о его гонорарах… «Белая береза» переводилась на многие языки, издавалась несчетно раз — у нас, в стране, и за границей.
Михаил Семенович принимал нас в своем кабинете. Мебель тут была старая, массивная, на полу лежал ковер во всю комнату. Бубеннов писал свой последний труд — воспоминания сибирских лет жизни. Писал он медленно, трудно, очень не любил рыхлого, скороспелого письма. Да, его роман о войне и романы о жизни пятидесятых, шестидесятых годов — «Орлиная степь» и «Стремнина» — написаны языком поэтичным, высокохудожественным. О нем молчала пресса, он не ходил ни на какие собрания, — как истинный талант и самобытный человек «сидел в потемках». «Желтые» газеты его ненавидели, литературные вожди о нем забыли, — лишь бы сидел этот сибирский медведь в своей берлоге и их не тревожил.
В разговоре я пытался выяснить его отношение к современной литературе, к отдельным авторам. Судил он строго, наотмашь.
— Нынче в ходу не писатели, а литературные генералы. Если конкретно о ком — скажет:
— Сырье выдает, не работает над словом.
Тогда много говорили о Шевцове, авторе знаменитой «Тли». О нем сказал:
— Жалко мужика, темы забирает серьезные, а язык рыхлый.
Зная, что Шевцов мой товарищ, спросил:
— Сколько он работает над романом?
— Полтора-два года.
— Ну, вот. А мне роман едва в пять-семь лет дается. Я многие страницы по четыре раза переписываю, а когда весь роман сложу, еще раза три его переделаю.
Может быть, потому за долгую свою литературную жизнь он написал всего лишь три романа. Впрочем, злую роль сыграла тут и водка. Много он выпил ее на своем веку. А на этот раз хотя и выставил на стол спиртное, но сам не пил. Что-то у него болело. |