«Устает на работе», — думал я, и не давал себе труда поразмыслить, а что с ней происходит.

На этот раз решил: «Вот зачем спрашивал меня о Шичко Сергей Николаевич».

Стал задумываться о роли в их жизни вина. У них были три сына — все женаты, имели детей и жили в Москве. Они тоже пили, — видимо, в подражание родителям. Среди их детей — двое дефективных. «Неужели и тут — злая сила алкоголя?»

В то время я уже ввязался в борьбу с алкоголизмом, написал три-четыре статьи, опубликовал повесть о Шичко, а вместе с академиком Угловым опубликовали полумиллионным тиражом книгу «Живем ли мы свой век».

Приходила на ум статистика Бориса Ивановича Искакова: культурно пьющий приобщает к пьянству шестнадцать-восемнадцать человек. Двух из них убивает. А вот здесь: тихий пьяница Сергей Николаевич увлек за собой жену Екатерину Ивановну, трех сыновей, внуков, товарищей.

Картина жутковатая, а многим и невдомек, что происходит в этой с виду благополучной и даже преуспевающей семье.

Сергей Николаевич, видно, давно почувствовал беду. Екатерине становилось все хуже: у нее кружилась голова, так вдруг ни с того ни с сего наступала слабость. Как-то я ей сказал:

— Может быть, вам полечиться в клинике Углова?

По внезапно вспыхнувшему свету в ее глазах понял, что предложение ей понравилось, но она тут же сникла, проговорила:

— Нет, Иван. Углов мне не поможет. Я ведь сама медик, знаю: болезнь моя неизлечима, с ней одна дорога — в Могилевскую.

Она при этом грустно улыбнулась, и долго молчала, думала. Я ждал, что она сама скажет о своей болезни, но она вдруг спросила:

— А что, ваш Шичко, он совсем падших алкоголиков тоже лечит?

— Он не лечит, его метод скорее педагогический. А насчет падших — да, он любых ставит на ноги.

— А-а… — протянула она, и я услышал в ее голосе безнадежную иронию. Она не спеша подошла к буфету, достала бутылку, налила стаканчик. Руки ее мелко подрагивали. Не стесняясь меня, выпила. И, оживившись, как от наркотика, заговорила:

— Я, Иван, до ручки дошла, без водки часа не могу. Цирроз печени развился, сосуды и все такое. Никакой Шичко не поможет. А к тому же, — ты прости меня, не верю я ни в какие методы. Я читала очерк твой — и тебе не верю. Ты уж прости — не верю и все тут!

Она не верила, а Сергей Николаевич, видимо, надеялся. Расспрашивал:

— Скажи, Иван, Шичко с одним-двумя может заниматься? И не там, в Питере, а к примеру, здесь, в Москве?

— Может, конечно, но просить его об этом неудобно. Он в свои группы по двадцать-тридцать человек набирает.

— И все становятся трезвыми?

— Ну, не все, а процентов восемьдесят отрезвляются. Не поддаются лишь те, у кого интеллект слабый или дневник не ведут. Там, видите ли, дневник — обязательное дело. Через него, в основном, и уходит вся дурь.

— Да, да, у тебя в повести и об этом сказано. Сергей Николаевич замолкал, но затем вдруг обращался с вопросом:

— Неужели ты веришь?

— Во что?

— Ну, в этого… чудака. Ведь блажит, наверное, голову морочит.

Я на это отвечал:

— У меня статистика. Беседовал с каждым и домой ходил. И потом с некоторой обидой в голосе говорил:

— Мы с вами в газетах работали, не один десяток статей и очерков написали — разве мы хоть раз обманули читателя?

— Помилуй Бог, ни разу! Но тут уж больно дело необычное. Поверить трудно. Ну, сам посуди: если правда, то этот самый Шичко… — какое открытие подарил человечеству! Да ему за такое дело памятник золотой не жалко поставить.