Подле самой дороги и вблизи курганов есть место, урочище, не означенное ни сопкой, ни другим наружным признаком, а между тем оно живет в памяти народа, и каждый из окружных жителей его знает. Здесь подвизался с неимоверною храбростью какой-то славный витязь, которого имя забыто, и забыто также, для чего и для кого он положил свой живот; но думать надо, что он стоял за святое дело, иначе бы народ не чтил о сю пору память его: либо он побил Литву, либо разбойников. В старину, по уверению стариков, за него служили панихиды; теперь же поминовение его заменено особым, установившимся за общий обычай, обрядом: каждый из окрестных жителей, минуя это место, считает ненарушимою обязанностью своею отломить ветку от дерева и бросить ее на могилу или на поприще удалого богатыря. В летнее время здесь бывает много езды, и обратившийся в привычку обычай исполняется всяким проезжим, кроме разве чужестранных людей; поэтому костер сучьев нарастает день ото дня и образует наконец большую кучу или курган. Но вот что замечательно: костер этот растет только два года, а на третий сгорает; на пепелище появляются два сучка, сложенные крестом, и они служат основанием нового костра, который накопляется опять также два года, а на третий — сгорает. Так ведется с незапамятных времен. Отчего костер сгорает и кто кладет в основание нового памятника два сучка крестом — этого никто не знает; по крайней мере, вы не найдете никого, кто бы это вам сказал. Крестьяне уверяют, что ни у кого рука не поднимется поджечь костер, хотя ему и суждено сгореть и это должно быть витязю приятно, — но никто, однако же, не посмеет к нему прикоснуться. Старики говорят, что уже за их память это дело идет своим порядком более полустолетия, а при отцах и дедах их было все то же, но что никто не видал, хотя такая огромная куча и должна гореть ярко и довольно долго. Вероятно, это делается зимой, когда летняя дорога покидается и западает снегом, а прокладывается ближайший зимник по болотам и озерам. Это объясняется также, каким образом пылающий костер никогда не разносил лесного пыла или пожара, которого следов не видно на ближайших хвойных деревьях. Если мы не согласимся верить вместе с народом в это чудо, то остается предположить либо что распространенное и укоренившееся в народе поверье заставляет того или другого, кого случай наведет в урочное время в то место, зажечь костер и утаить это, обманывая себя и других, как это нередко в суевериях случается, либо что этот обряд всесожжения составляет тайну немногих, соблюдающих в роде своем какое-нибудь заветное предание.

Теперь перейдем на Ижму и расскажем чудесное предание о Ягсе — о злом волхве и богатыре, которого имя осталось поныне в памяти народной, обратившись в нарицательное и означая почти то же в поверии племен этих, что по-вашему леший.

Сажень полтораста от селения Ижмы, где между изгородями пролегает по берегу реки дорога, лежит небольшой курган, заваленный хворостом, обломками сучьев, каменьями и тому подобным хламом. Кто бы ни шел мимо, всякий бросает на холмик этот что попадается ему под руку; так ведется с незапамятных времен, и народ до того к этому привык, что всякий, не доходя до кургана, оглядывается и запасается вовремя хворостиной, веткой или камнем, потому что вокруг самого кургана чисто и все движимое уже подобрано. Кто бы решился не исполнить этого обычая, на того народ стал бы смотреть как на опасного вольнодумца и безбожника или как на невежду, пренебрегающего священными вековыми обычаями отцов и дедов.

Старики рассказывают, что в прежние времена, которые, как всякому известно, славились чудесами, вокруг этой могилы бродили в осенние темные ночи какие-то страшилища, сверкая раскаленными как уголь глазами и завывая страшными голосами.