Алексей Александрович поспешил вмешаться:

– Есть новость: передают, что Парк громогласно заявил – он за подлинное разоружение. Но мы теперь говорим: "Нет, в мартен все – и пушки и танки!" И вот представьте, по последним данным, Парк собирался в Лугано с декларацией советского предложения о разоружении.

– Не может быть! – в один голос воскликнули сидевшие за столом.

– Но к этому нужно сделать одно маленькое добавление. – На лице Черных появилась усмешка. – Парк в Лугано не поедет.

На этот раз все удивленно молчали.

– Это точно? – сухо спросил, наконец, комдив.

– Не поедет, потому что… – Алексей Александрович запнулся.

– Воистину неисповедимы пути господни, – иронически бросил Ивашин. – Парк не поедет!

– А жаль, – с обычной своей уверенностью отрезал комдив. – Я бы пожелал ему успеха. Чтобы на этот раз слова "мир" и "разоружение" прозвучали не только пышным вступлением, а окончательным, на веки веков нерушимым выводом.

– Не так же неспроста он вдруг решил не ехать? – сказал Ивашин.

– Будто не понимаешь? Вагончик сошел с рельсов – его пустили под откос, – ответил Черных.

– Начисто?

Алексей Александрович пожал плечами.

– Так-таки и не знаешь? – недоверчиво спросил Ивашин.

– Могу сказать одно: если бы раньше он был достаточно последователен и тверд, то кое-какую пользу он еще мог принести и у себя дома… А в общем пожал, что сеял, жаль только, что он не сможет выступить свидетелем по делу Хойхлера. Но, надо думать, суд обойдется и без него. Достаточно страшно для провокаторов войны будет и то, что мир услышит из уст самого Хойхлера.

– А с чего он станет говорить правду? – спросил Андрей.

Алексей Александрович искоса посмотрел на него.

– Странно слышать это от тебя, Андрейка. Уж ты-то меня знаешь: если я говорю…

– Давай, давай! – перебил его Ивашин. – Выкладывай!

– Предварительное следствие закончено. Теперь Хойхлеру и его банде остается повторить все публично, в судебном заседании, если…

– Если они не хотят болтаться на виселице! – неожиданно резко прозвучал голос Андрея.

– Нет, – Алексей Александрович нахмурился, – я хотел сказать совсем не то: если немцы уберегут их до суда и бывшим старшим партнерам преступников не удастся убрать эти фигуры со сцены, прежде чем те успели заговорить. Но, надеюсь, этого не случится… Теперь-то немцы учены.

– Наша школа? – усмехнулся Андрей.

И, снова так же неодобрительно покосившись на него, генерал спокойно ответил:

– Они и сами с усами.

– Еще бы! – иронически заметил Андрей. – Мы видели. А все-таки как насчет петли?

– Не пойму я нынче этой твоей черты, – недовольно проговорил генерал, – петля или что другое – это уже дело суда.

– Суда и германского народа, – авторитетно завершил комдив. Он хотел еще что-то добавить, но звонок, донесшийся из прихожей, помешал ему.

– Это Вадик! – входя в комнату, воскликнула Анна Андреевна. – Верочка, иди встречай! А вы, товарищи, к столу, скорей к столу! Пироги стынут.

Вера вбежала в прихожую и распахнула входную дверь: перед нею стояла незнакомая женщина.

– Вы… к нам? – Взгляд Веры сразу охватил весь облик незнакомки, отметил детали костюма. Вот высокие коричневые сапоги. Впрочем, нет, это вовсе не сапоги, а боты.