Свердловская областная судебно-медицинская лаборатория 31 октября получила для экспертизы 16 предметов, изъятых уголовным розыском в ходе обыска места проживания Владимира Винничевского. Впрочем, если быть совсем уж точным, то в лабораторию СМЭ передали 15 предметов, а шестнадцатую позицию из описи («ботинки жёлтой кожи») доставили только 2 ноября, о чём имеется запись на обратной стороне сопроводительного письма. Напомним, изъятие всех этих вещей произведено во время обыска в комнате Винничевских ещё в первой половине дня 25 октября. Почему передача этих вещей затянулась на 6 суток и где вещи находились всё это время – непонятно. В этой связи нельзя без удивления читать постановление начальника ОУР о направлении вещей на экспертизу, в котором содержится категорическое требование: «Исследование направленных вещей произведите под углом обнаружения кровяных пятен, мазков, полового семени. Тщательно исследуйте пятна на серых брюках, левой их половине. Исследование прошу провести в самый кратчайший срок и акт выслать в ОУР УРКМ».

Даже пересылка документов из Нижнего Тагила или Кушвы в Свердловск не занимала более суток – нарочный садился в поезд с пакетом и без всяких проблем приезжал в областной центр. Что помешало отправить нарочного из здания уголовного розыска в дом №37 по улице Розы Люксембург, где помещалась в те годы областная лаборатория СМЭ, непонятно. Курьеру с опечатанной коробкой не нужен был даже мотоцикл, он спокойно преодолел бы расстояние чуть более километра за четверть часа неспешным шагом. То, что начальник ОУР требует провести исследования «в кратчайшие сроки», а сам при этом 6 суток – почти неделю! – «маринует» вещи в собственном сейфе, не может не наводить на размышления.

Старший лейтенант Вершинин показал себя истинным знатоком сыскного дела, внимательный читатель помнит ту комедию, которую устроил Евгений Валерианович с обнаружением и последующей утратой кинжала с отломанным кончиком, который якобы хранился в сундуке Сергея Баранова. Своей цели он добился, улики, правда, не нашёл, но зато придумал, как органично ввести в расследование «свидетелей», которые смогли бы заявить в суде, будто видели «тот самый» повреждённый нож, которым якобы была убита Герда Грибанова. В данном случае ситуация повторялась – в вещах Владимира Винничевского были обнаружены 3 ножа (два перочинных и один сапожный), но ни один из них отломанного кончика не имел. Да и на изъятых костюмах и трёх парах обуви никаких пятен крови не было заметно, а потому оставалось совершенно непонятным, как убийца мог ложиться на детей сверху, наносить удары ножом и при этом избегать попадания крови. То есть все эти вещи, изъятые у Винничевского, уликами могли так и не стать. И как же тогда быть следствию? Что же делать?

Вот над этими вопросами, скорее всего, начальник уголовного розыска и ломал голову шесть дней. Искусство фабриковать улики зародилось чуть ли не ранее самой криминалистики – науки, которая напрямую связана с обнаружением, фиксацией и изучением следов преступлений. В условиях скудности материальной базы криминалистических лабораторий и несовершенства научных представлений улики можно было подделывать без особых затруднений. Уколол палец иголкой, провёл по линии входа в карман на брюках подозреваемого – вот, пожалуйста, кровавый мазок. И пусть бедолага твердит на допросах, будто он никак не мог очутиться на месте преступления, экспертиза покажет, что человеческая кровь на его брюках присутствует! А можно дать посмотреть вещь, принадлежавшую жертве, и спросить, узнает ли он её? Обвиняемый покрутит её в руках, заявит, будто видит в первый раз, а отпечатки-то пальцев останутся. И даже если подозреваемый заподозрит подвох и откажется взять вещицу в руки, то всё равно можно сделать так, что возьмёт. И таких приёмов и фокусов в арсенале профессионального сыщика десятки.

Кстати, такими пустяками, как определение групповой принадлежности крови, найденной на улике, светлые умы советских пинкертонов себя вообще не утруждали.