Прогулка с Тимуром по Сухаревке и окрестностям тоже не доставила мне радости. Обычно мы с ним любим пошататься по округе. Ходим себе, глазеем по сторонам и болтаем о всякой всячине. Но в то воскресенье Тимур соловьем разливался про свою секцию бокса. И тренер-то у него классный, и группа подобралась отличная, и вообще из этой секции уже вышло несколько чемпионов города, два чемпиона России и даже один олимпийский. В общем, перед Тимкой открывались широкие перспективы.

Конечно, я был за него очень рад. Однако счастья его в тот день разделить не мог. Потому что невольно думал: «Тебе хорошо. Тебя уже приняли, а вот мне еще ждать. И, вполне вероятно, завтра окажется, что мое театральное будущее накрылось». Но Тимка ничего не замечал и по-прежнему с азартом потчевал меня историями про свою секцию.

Так мы и кружили по Сухаревке, потом по Сретенке и переулкам и, наконец, спустились к Цветному бульвару. Деревья были еще совсем зеленые, и вообще день стоял по-летнему теплый. Мы двинулись по бульвару.

— Смотри, — внезапно ткнул меня в бок Тимка. — Агата с Бесиком. И с ней, — пригляделся он, — этот тип из десятого.

Я глянул вперед. Дыхание у меня перехватило. Все верно: Агата с Бесиком и белобрысый Васька с довольно крупным псом песочного цвета. Собаки носились по бульвару. А Агата самозабвенно болтала с Васькой.

— Подойдем? — спросил Тимка.

— Ну их, — постарался как можно равнодушней ответить я. — Пошли лучше к Самотеке.

— Как скажешь, — не возражал Тимка.

Мы развернулись и направили стопы в обратном направлении. Тимка, по-моему, даже был доволен, что мы не стали окликать Агату. Ему хотелось еще похвастаться своей замечательной секцией. Это он с удовольствием и принялся делать.

Я несколько раз украдкой оглядывался. Агата настолько была поглощена болтовней с Василием, что даже не заметила нас. До меня донесся дурацкий смех Лосева.

«И что ей в нем нравится?» — недоумевал я.

Тимка тем временем все рассказывал мне о боксе. О каких-то чемпионах, новых и старых правилах ведения боя, дозволенных и запрещенных приемах и еще многом, многом другом. Я время от времени вставлял что-то вроде: «Ух ты!», или «Классно!», или «Прико-ол!» — и моему лучшему другу этого было вполне достаточно.

Его просто распирало от радости и гордости. И хотелось со мной поделиться, и не так уже было важно, что я там бубню в ответ.

А мне было совершенно не до бокса. Я мог сейчас думать лишь об Агате. «Зачем она вчера наврала, что уедет на целое воскресенье? Наверняка у нее уже было назначено свидание с Васькой. А я… Ну а что я? Сыграл с ней сцену, теперь моя роль в ее жизни окончена. И наврала она, вероятно, из жалости, чтобы я не расстраивался. А я-то, кретин, еще на что-то надеялся». И мне окончательно стало ясно, что завтра моего имени наверняка не окажется в списках. У меня началась полоса невезения.

В понедельник всю школу опять лихорадило. Мы-то надеялись, что списки повесят с утра, но эти садисты ограничились объявлением, которое гласило: «Результаты просмотра будут объявлены в 16.00 в актовом зале. Отборочная комиссия театральной студии».

Настоящая пытка. Представьте себе, просидеть все уроки в полном неведении. Даже наша Предводительница возмутилась: «Устроили нездоровый ажиотаж. Можно подумать, что в Голливуд на съемки какого-нибудь „Титаника“ отбирают. И вообще, неизвестно, что еще выйдет из этой театральной студии. Детей только перебаламутили!»

Возмущалась она не только из сочувствия к нам. У них была давняя и непримиримая вражда с Изольдой Багратионовной.