– Ви, пойди сюда, а? Тут что-то с Джейдом случилось…

8

Вивиана сидела в машине, устало ссутулившись, и курила последнюю сигарету. Последнюю из этой пачки. Где-то в бардачке есть еще.

На коленке была дыра, наверное, зацепилась за что-то, когда они несли… не думать! Не думать!!!

Она тупо смотрела на дыру и методично подносила к ней тлеющую сигарету. Чтобы дальше стрелка не поехала. Капрон сейчас расплавится, и стрелка не поедет… Не поедет…

Было четыре часа утра, шел дождь, и улица перед салоном Жозефа была такой отчаянно пустынной, словно Вивиана перенеслась в один из своих детских кошмаров.

Тогда ей снился один и тот же сон. Пустой город, слепые окна, и ни одной двери. Потом все-таки одна находится, и Вивиана бежит по лестнице вверх, потому что лифт не работает, но на лестничных клетках нет ни одной квартиры.

Не думать. Не думать.

Жозеф приехал быстро, ночью нет пробок, а она его не узнала. Да и как узнать яркого томного визажиста в пожилом чернявом мужике с лысиной, в старых джинсах и футболке «Чикаго Буллс», выпрыгнувшем из раздолбанной «тойоты»? Никак невозможно узнать.

Что ж так долго-то? Вышел бы хоть кто-нибудь, сказал Вивиане слово, ну два, и ушел бы – но она бы знала! Знала, о чем уже можно думать, а о чем – нет.

Она уже видела такое лицо у мужчины. У дедушки. У Железного Монти, Монти-Керосинщика, Монти Полмиллиарда. На похоронах ее отца. Дед держался просто отлично, но только до тех пор, пока на крышку гроба не обрушился первый ком земли. И тогда у деда стало такое лицо…

Заострившееся, черное на висках и под глазами, старое и очень юное одновременно. Юными были глаза, глаза ребенка, который не понимает, как же так, вот только что человек был, и вот уже земля летит вниз, на крышку гроба, и больше никогда, никогда…

Не каркай! Не каркай, идиотка! Вот когда выйдут и скажут, тогда… Пока сиди и прижигай проклятую дырку.

Джейд лежал на ковре в гостиной – огромная гора шерсти. Задние ноги слабо и ритмично подергивались.

Шейн приподнимал лохматую морду, трогал лапы, и все это безжизненно валилось обратно, так страшно, так окончательно, что Вивиана тихо взвыла, бухнулась на колени и торопливо стала нащупывать пульс на шее. Так ищут пульс у людей, она понятия не имела, где надо искать пульс у собак, и, наверное, именно поэтому она его нашла. Тонкая ниточка жизни билась под шерстью.

Из оскаленной пасти струйкой текла слюна, ковер под мордой был мокрым.

Именно тогда у Шейна и стало такое лицо.

Вивиана Олшот сидит в машине в четыре часа утра, курит тридцать пятую сигарету и переживает за беспородную дворнягу. Этого быть не может, но это именно так. Ей хочется выть в голос и плакать, плакать, плакать…

Они вдвоем подняли Джейда и понесли к выходу. Он был тяжелый, страшно тяжелый, килограммов пятьдесят точно. Еще бы, овчарка, волкодав и бобтейл, и это только то, за что Шейн ручался…

Разумеется, Шейн мог запросто поднять мистера Джейда в одиночку, он много раз это делал в парке и дома, но теперь Джейд был неподвижным, обвисшим и ужасно тяжелым, поэтому Вивиана помогала. Она несла собачью голову, все время шепча что-то бессвязное и очень нежное.

Она понятия не имела, как надо шептать что-то нежное. Она не могла сейчас вспомнить, что именно говорила мистеру Джейду по дороге к лифту.

А потом они приехали к салону Жозефа и забарабанили в боковую дверь, туда, где было отделение для Пупсиков и канареек, а также варанов и попугайчиков, и охранник уже почти вызвал полицию, но вдруг узнал в ошалелой, чумазой и босой девице в вечернем платье Вивиану Олшот – узнал и позвонил Жозефу.

Жозеф приехал одновременно с бригадой реаниматоров, и мистера Джейда переложили из машины на настоящую каталку, и вот в самый последний момент этот лохматый паршивец приоткрыл мутный, умирающий глаз и лизнул Вивиане руку сухим горячим языком.