А может быть, сбежать из дому одной? Добраться до какого-нибудь прибрежного курорта, соврать, что я совершеннолетняя, устроиться на работу в какой-нибудь магазин или кафе. Я могла бы каждый день гулять по пляжу. Конечно, мне было бы очень одиноко, но я бы думала о Рэксе, воображала, что он рядом, представляла жизнь с ним вместе…

Я сделала несколько шагов по улице – и остановилась. Нет, не могла я сбежать, не могла бросить маму и Грейс. Они с ума сойдут, если я вдруг исчезну. Насчет отца я не была так уверена. Он, похоже, не желал больше знать непослушную дочь.

Я глубоко вздохнула, словно собираясь нырнуть в омут, и толкнула входную дверь. Грейс сидела за кассой, строя башенки из медных, серебряных и позолоченных монет. Башенки были совсем низкие. Она увидела меня и вскочила, опрокинув свои постройки, так что мелочь покатилась по полу.

– Пру, наконец ты вернулась! Слава богу! Я так боялась, что ты убежала с Рэксом. – Она порывисто обняла меня.

– Я бы с удовольствием, – мрачно сказала я.

– Я глазам своим не поверила, когда ты прыгнула в машину и вы поехали. Значит, у вас с Рэксом правда… ну, ты понимаешь… в общем, любовь?

– Тише, Грейс!

Я с тревогой посмотрела наверх. Там в кухне слышались мамины тяжелые шаги.

– Не волнуйся. Я сказала маме, что тебя просили после уроков зайти к кому-то из учителей. Я никогда на тебя не ябедничаю. Пру, у мамы с папой творится что-то странное.

– А что там нового?

Я думала застать маму в слезах и раскаянии из-за ее утреннего выпада против отца, а папу – ругающимся и бушующим в его новой отрывистой манере. Но в кухне было на удивление тихо, и оттуда раздавался чудесный сладкий запах.

– Ура! Мама что-то печет! – сказала Грейс. – Что, как ты думаешь? Пирожки с вареньем? Нет, по-моему, это медовик! Пойду посмотрю.

Она побежала наверх. Я осталась в магазине одна. Оглядевшись, я достала большой альбом с портретом Рэкса на задней странице и стала водить пальцем по карандашным линиям.

– Пру! – Грейс галопом сбежала по лестнице. – Это правда медовик, ура-ура! Мама говорит, мы можем уже закрывать магазин и идти пить чай.

В кухне было тепло от духовки и вкусно пахло золотистым тортом, сиявшим, как солнце, посреди стола.

Отец сидел тут же в кресле-коляске. Он держался до невозможности прямо, с высоко поднятой головой, как бы стараясь доказать, что он вовсе не инвалид и мог бы встать с кресла в любой момент, если бы захотел. Он видел меня и Грейс, но не задерживал на нас взгляда, как будто мы вдруг стали прозрачными. Видимо, он решил, что мы ему больше не родственники. Жену он тоже игнорировал, восседая в каменной неприступности со своим magnum opus на тощих коленях.

Мама заварила чай. Лицо у нее раскраснелось, на ней был передник в красно-белую клетку, родственник моего ненавистного платья, волосы растрепались, нос перепачкан мукой. Завязки передника подчеркивали толщину ее талии. И все же она выглядела лучше обычного. С нее как будто слетело ее застарелое униженное выражение.

– Привет, девочки! – Она взглянула на меня. – Все в порядке, Пруденс?

Я пожала плечами.

– Садитесь, попейте чайку.

– А медовик сейчас можно, мама? – спросила Грейс.

– Конечно, детка.

Мама отрезала ей большой кусок и еще один – для меня.

– Я не хочу есть, мама.

– Ненормальная! Мам, можно я съем кусок Пру? Медовики у тебя – просто объедение, – невнятно бормотала Грейс, засыпая стол крошками.

– Надо будет тебя научить, чтобы ты потом сама смогла печь торты.

– Мне больше нравится есть твои! Мам, а ты будешь продавать свою выпечку в магазине, как Тоби советовал? – спросила Грейс и испуганно покосилась на отца.