Точно. Запах дыма.

Морщась от боли и не замечая застывших на щеках слез, она натянула на голову мокрую шапку и направилась вперед.

— А почему я должен делиться с вами едой?

— Ну что вам, жалко?

Языки пламени облизывали нанизанные на прутья шипящие, пузырящиеся и истекающие жиром сочные сосиски.

Четыре штуки.

Марика смотрела на них, как цирковая собачка, готовая встать на задние лапы, станцевать, тявкнуть, взвизгнуть или сосчитать кубики — сделать что угодно, лишь бы получить кусочек.

— Хоть одну. Ну хоть половинку. Я не ела с самого утра…

Мужчина, одетый в черную спортивную куртку и тонкую вязаную шапку, к мольбе остался глух. Рядом с костром на сумке лежала надломленная буханка хлеба.

Хлеб, сосиски… Где он взял их? Здесь нет ни денег, ни магазинов, куда можно зайти и сказать: «Дайте».

Угли распространяли вокруг себя драгоценный жар, хотелось подойти ближе и протянуть к огню озябшие руки.

— Где вы взяли еду? Скажите, и я сама туда схожу.

— Вы привыкли, чтобы вам все рассказывали и объясняли?

— Вы имеете в виду, на блюдце подавали?

— Именно.

— Нет, не привыкла. Так где вы их взяли?

Вместо ответа незнакомец невозмутимо опустился на корточки — плотные джинсы на коленях натянулись, — снял кожаную перчатку, бросил на снег и принялся неторопливо покручивать прутья. Сосиски зашипели громче.

Марика почувствовала, как от голода голова пошла кругом: еда так близко, но не подойти и не взять. Едким гейзером взметнулось отчаяние.

— Хоть хлеба отломите! Полкорки! Создателем молю, неужели вам жалко?! Или еды дайте, или расскажите, где ее найти.

Только сейчас она заметила, что брови и щетина у незнакомца темные, а глаза светло-серые — редкое сочетание. Светлые и равнодушные, как кусок пасмурного неба.

Мужчина поднялся, расправил плечи и хмуро взглянул на гостью — взгляд тяжелый и холодный, с таким «да» не говорят. Да и мягко зазвучавший голос не умалил жесткости слов.

— Дамочка, вы вообще зачем сюда пришли? Нет, не к костру, — пояснил он, увидев наведенный прицелом винтовки на мясо голодный взгляд, — на Уровень? Давайте подумаем вместе: вы ведь не пришли сюда, чтобы просить за других, с такими желаниями на Магию не пускают, таков закон; значит, вы пришли просить что-то для себя. Судя по тому, что вы молоды и больной не выглядите, то хотите либо денег, либо славы, либо знаменитости, либо чтобы вас любили. Чего еще помимо этого желают женщины? Улучшить внешний вид, уменьшить бедра, увеличить грудь, изменить цвет глаз, «загустить» волосы…

Марика от злости сделалась пунцовой.

— У меня прекрасная грудь и шикарные волосы…

— Да мне плевать и на то, и на другое. Чего бы вы ни пожелали, вы хотели бы стать счастливее, правильно? Так вот и боритесь за это. Включайте голову, выдержку и волю; ищите еду, думайте, анализируйте, слушайте, учитесь, подстраивайтесь. Неужели вы думали, что ступите сюда, и под ногами расстелется красный ковер со стрелками, а приставленный лично вам повар будет готовить завтрак, обед и ужин? Да еще и на выбор из меню?

— Я всего лишь попросила одну сосиску, вы, жадина!

Жесткая линия губ уползла вбок, искривилась в усмешку.

— Жадина? Поверьте, иногда первое впечатление ошибочно. Однажды вы будете благодарить меня за то, что не накормил вас и тем самым помог.

— Вы не просто жадина! Вы жадина с непомерно раздутым самомнением!

С дрожащим подбородком Марика смотрела не на мистера «вся-еда-моя-и-не-проси», а на подрумянившиеся, готовые к употреблению, чуть скукожившиеся сосиски; смотрела, как на любимого, в последний раз, прощаясь: в глазах — слезы, в горле — ком, в желудке — бунт.