Куда идти?

Если влево, то снова к кряжам и узким тропам, проходящим вдоль скалы, направо в овраг — нет гарантии, что не утонешь в снегу, прямо не пройти — каменная расселина, к которой даже приближаться боязно.

Она устало опустила голову и прикрыла глаза.

Да, чем ниже, тем теплее, но сугробы, кажется, меньше не становятся. Как спать, где? Солнце закатилось за верхушки деревьев и теперь пробивалось сквозь ветви паутиной оранжевых лучей. Синева снега углубилась, тени сделались сочными, густыми. Еще час, и лес накроет темнота.

С тех пор как Марика съехала в овраг, ощущение людского присутствия пропало полностью: ни заметенных троп, ни следов, ни звуков, помимо скрипа тяжелых ветвей да стука невидимого дятла.

Ныла лодыжка, болела ладонь.

Ощущение сытости, что появилось после того, как она нашла и съела несколько жестких, побитых морозом сладковатых плодов, висящих на корявом разлапистом дереве, почти пропало, хотя во рту остался тягучий привкус кожуры, в которую она вгрызалась с упорством бульдозерного ковша.

Что за плоды? Толстые, вытянутые, с острым кончиком, похожим на корнеплод моркови, — она не знала. Сорвала еще несколько про запас, чтобы (если не окочурится от их яда час спустя) съесть позже. Вкуса ноль, эстетики тоже, но хоть какая-то энергия. Под вечер — этот длинный, затянувшийся вечер странного дня — стало не до жиру.

Марика медленно впадала в отчаяние.

Ни тебе ковра, ни повара, ни личного навигатора, но хоть какие-то знаки, куда идти, должны быть? Еда, питье — хоть что-то должно быть предусмотрено для того, кто ввязался в эту грандиозную эпопею «выйди за бабкину дверь»? Не помирать же, в самом деле, от голода и холода? Руки, вон, синие, уже почти не шевелятся, ноги — как гудящие трубы, стопы болят при каждом шаге, а вокруг только снежный лес и ни души.

Не смешно это.

Да, теперь совсем не смешно. Где сейчас тот мужик, что жарил сосиски? Поди, спит в деревянной избушке на мягкой постели; он, судя по всему, много тайн знает: и куда идти, и где хлеб достать, и как питьевую воду найти. Знает, но не поделится.

Марика скрипнула зубами.

А где сейчас дед? Прошел ли то место, где она упала вниз? Может, тоже нашел оборудованную стоянку и не парится, как она сейчас, выбором дальнейшего маршрута. Надо было идти вместе, ведь предлагал же…

Лес потихоньку темнел; на душе становилось все муторнее.

Звонил ли Ричард? Если да, она все равно не узнает: сотовый по приказу бабки остался в машине.

Машине… На которой сейчас можно было бы поехать домой — теплый салон, мягкий кожаный руль, чистый вечерний город. Пешеходы, витрины, зонтики ресторанов, официанты в белых фартуках, разносящие на подносах янтарное пиво. Разговоры с приятелями, сигаретный дым, проносящийся мимо свет фар, цокот каблучков, звук шипящего на сковороде мяса из соседней забегаловки.

Там сейчас не зима, там летний вечер. Она могла позвонить кому-то из друзей (пусть не близких, но друзей), пойти в кафе, пообщаться. Или сесть и написать сценарий для новой сногсшибательной по рейтингу программы — наверняка бы вдохновение к этому моменту вернулось. Кофе, закатный свет в окно, мягкий привычный стук клавиш…

А могла бы просто прокатиться по укутавшимся в сумерки улицам, смотреть на стоп-сигналы впереди идущей машины и ни о чем не думать, чувствовать рокот мотора, вдыхать запах ветра и травы, сжимать руками руль и на ощупь привычно переключать радиостанции. Бездумно щелкать кнопкой, пока не зазвучит из колонок та мелодия, от которой сожмется сердце, захочется вдохнуть полной грудью и, быть может, сделать что-то иначе…

В какой-то момент Марика очнулась от размышлений.