– Мы все можем только верить, – вздохнул Гхажш. – Только верить…

    Движения шагхрата я не увидел. То есть увидел, но в самом конце, когда тёмная сталь кугхри уже полоснула по горлу корноухого. Эльф качнулся и посерел лицом, голова его запрокинулась, а на шее появилась тонюсенькая алая полоска, сразу засочившаяся мелкими каплями. Я представил, как, глупо хлопая глазами, будет катиться в пыли голова корноухого гхамы, и не ощутил в себе жалости.

    – По обычаю, – произнёс Гхажш, глядя на эльфа, – кровь гхамы должна быть пролита на могиле того, кому он принадлежал. Кровь пролита. Твоё рабство кончилось, Лингол. Прощай.

    – Я мог бы принести вам пользу, – сказал эльф. – Кто знает, что ждёт вас в подземельях Барад-Дура.

    – Что бы нас там не ждало, – холодно ответил Гхажш, – ты не сложишь об этом песен. Это наше дело. Только наше. Я сказал.

    И эльф ушёл.

    Мы постояли и помолчали ещё немного, а потом ушли тоже. Остался только камень и капли крови на нём…

    – Зачем ты убил корноухого? – спросил я Гхажша, когда мы отошли уже достаточно далеко.

    – А ты понял, что я его убил? – спросил он вместо ответа.

    – Понял, раз спрашиваю.

    – Тебе его жаль?

    – Нет. Но я хочу лучше понимать тебя.

    – Наверное, я не смог его простить. Его народ. Угхлуук мог. Поэтому он и мог с ним справляться. Мне для этого не хватает ни мудрости, ни силы. На несколько дней меня бы хватило, но что значат эти несколько дней… К тому же он даже не понял, что его убили. Он столько лет прожил с нами и так ничего и не понял. Он доберётся до Серой Гавани, уплывёт на Заокраинный Запад, и так и не узнает, что его жизнь осталась здесь.

    – Лучше бы ты его, действительно, зарезал, – сказал я. – Это было бы честнее, чем вот так изобразить прощение и не простить.

    – Ты изменился, – вздохнул Гхажш. – Ты очень изменился за это лето.

    – А ты? – спросил я. – Ты остался прежним?

    – Нет, – снова вздохнул он. – Я изменился тоже. Теперь я знаю, что жизнь ещё не рождённых детей важнее мёртвого знания и даже наших жизней. Что нельзя походить на того, кого считаешь врагом. И ещё что-то, чему я не подберу названия, но я это знаю.

    – Чего Вы слезы льёте? – вмешался в наш разговор Гхай. – Нашли кого оплакивать. Да его сразу надо было кончить, как только азогха мёртвым принесли. Не может быть раба с оружием. Согласившийся быть рабом, не может быть свободным. Тем более остроухий. Он бы нас придушил всех в пустыне. Или перессорил.

    – Заткнись, – посоветовал ему Гхажш. – Мелешь, чего сам не понимаешь.

    – Ну да, – скривился Гхай. – Вы у нас оба умные. Мудрите чего-то. Разговоры рассуждаете. Ты вон лучше у Чшаэма спроси, о чём он с корноухим разговаривал.

    – Ты с ним говорил? – спросил меня Гхажш.

    – Да, – кивнул я. – После боя.

    – И что он тебе сказал?

    – Что орки – дети эльфов.

    – Понятно… – протянул Гхажш. – «Наши дети, наши измученные дети». Слышали мы эту песню не один раз. А ещё что?

    – Про Кольцо рассказывал. Помнишь, ты говорил, что читал…

    – Та-а-а-к, – Гхажш остановился сам и остановил меня.