Впрочем, по истечению двух суток, когда мы с утра, игнорируя легкое похмелье, собирались исполнить сцену «тентаклиевое чудовище и досочка волшебница», к нам слишком рано нагрянул Одай Тсучиноко, невежливо гудящий в свою Читозе. Надо ли говорить, что я вылез из вполне уже приличного шалаша злым как Ильич, которого комары отрывали от важных записей? Бибикал то дед долго, а гудок у его Читозе был такой, что тут и любые взвившиеся флаги бы опали, что уж говорить об одном скромном черно рыжем хвосте…

– Ну что вы там!? Поехали! – бодро оповестил нас дед Одай о своем замечательном настроении, – Пора в путь!

На звуки старческого голоса из гнезда неслучившейся любви вылезла Саяка, злобным взглядом сверля невозмутимого деда. Я тем временем отменил «выбор дамы», тем самым призывая к нам Тами. Тоже не самый лучший вариант, но как до нее достучаться? Магикон, что ли, дарить?

– Рано вы, товарищ якудза, – попенял я оябуну, – Слишком рано.

– Пф! Как будто вы важными делами там в шалаше заняты были! И вообще, ты мне за попорченные нервы должен! – глубоко обидел он меня и хвост, а также Саяку, – Ну что? Где остальные? Где Кинтаро?

– А нету Кинтаро, – нанес я бибикающему сатрапу ответный удар.

– Как нету? – вздёрнул брови старик, начиная оглядываться по сторонам, – А куда делся? Ты же за ним приглядывать был должен!

– Нету, – похабно улыбнулся я, – В бордель его сдал.

– Чт…,   дед спал с лица, бледнея и хватаясь за сердце, – Чт… За… что?

– Как за что? – поднял я брови, – За деньги, конечно же!

Сакраментальное «Он же ребенок!!» прозвучал из самих глубин души обманутого в лучших чувствах старика, а затем тот наладился в очередной сердечный приступ. Я ловко пресёк малодушие очень даже могучим исцелением от «жара души», восстановившим Одаю аж 574 очка здоровья, но втихомолку порадовался, что не прошел критический удар.

– Дети нынче дорогие пошли…,   решил я чуток испортить оябуну торжественное воскрешение неуместной жалобой. Это заставило его подавиться очередным воплем.

Жаль, но долго мучиться старику новой жизненной трагедией не пришлось. Почти одновременно из кустов вывалилась грязная и взъерошенная Тами с огромными синяками под глазами и матом в груди, но на неё никто не смотрел. Все смотрели на двух здоровенных, высоченных и зеленых орков бодибилдеров в набедренных повязках, пришедших от городских стен.

– У нас посылка с вашим мальчиком! – хором заявили они.

– Какие ваши требования?! – вновь схватился за сердце старикан, которому сполна мстилось за прерванный половой акт с ролевыми элементами.

– Деньги! – честно ответили орки (опять хором) и, получив от меня полсотни тысяч, радостно передали куль с чистой дерюгой, обвязанный веревкой. В дерюге был совершенно бессознательный Кинтаро с настолько широкой и блаженной улыбкой хорошо отдохнувшего человека, что мне захотелось устроить Одаю еще гадость, просто из зависти.

– Да что тут творится?! – возопил совершенно потерявшийся на дороге жизни оябун, вздымая руки к небу. Впрочем, ему пришлось подвинуться, чтобы я аккуратно закатил бессознательного внука внутрь, а затем поймал за заднюю ногу пытающуюся пролезть за ним Тами. А пока нес матерящуюся гномку в холодную реку, попутно рассказывал деду, что решил за хорошее поведение устроить Кинтаро досрочный выход из рядов девственников, что у того, судя по всему, получилось многократно и с блеском. Гномка, несмотря на свой усталый вид, услышала и поняла, что её отпускали, дабы заняться развратом, от чего начала возмущаться до глубины души, но торжественно забулькала, будучи опущенная говорящим концом в реку.