Лет тридцати с гаком. Слегка разжиревшие, покрытые горным загаром, с расстегнутыми воротничками и золотыми цепочками на шее. Приведенные ими доказательства того, что именно им совершены еще не расследованные до конца взломы банковских сейфов и разбойные нападения, были неоспоримы, хотя на самом деле он не был к ним причастен. Кто‑то его заложил. Их долг – выдать его полиции, сказал первый Рафаэль. Двенадцать лет тюрьмы, заявил второй, и есть всего один выход – третий. Должность вполне солидная, уточнил первый.
Ночным портье – второй. В одном из пансионатов – третий. Ванценрид кивнул.
Все три Рафаэля закурили длинные толстые сигары. Впредь держать язык за зубами, сказал первый. Никому ни слова – второй и выдохнул колечко дыма. Не то, добавил третий и задул спичку. Ванценрид опять кивнул. И сразу согласился с тем, что до этого ему придется лечь в частную клинику в Тессине. Несмотря на кому. Его физиономия была слишком известна полиции.
Моисей Мелькер прилетел за океан самолетом авиакомпании «Свисс Эйр» по приглашению с неразборчивой подписью и чеком одного из нью‑йоркских банков и выступил с докладом – вернее, проповедью – о горестной роскоши богачей и благостной нищете бедняков перед избранным обществом, состоявшим главным образом из вдов. Успех превзошел все ожидания. После доклада в его честь был дан роскошный обед, а сам он оживленно поболтал с дамами. После этого облетел вдоль и поперек весь континент, останавливаясь то в одном, то в другом городе, то в одном медвежьем углу, то в другом. Он все еще не знал, кто его пригласил. Окон в самолете не было. Стюарда тоже ни разу не видел, но, когда входил в самолет, бокал шампанского всегда стоял наготове. Он стоя выпивал его, усаживался, пристегивал ремни и засыпал. А когда просыпался, его встречала очередная провожатая, которая и доставляла прямо с аэродрома в зал, где он делал свой доклад, затем в отель и на следующее утро – к трапу самолета. Он перевидал множество этих провожатых. И никак не мог запомнить их лица. В каком‑то отеле Санта‑Моники (если этот город и впрямь назывался Санта‑Моника) он, утомленный обедом, разулся, сидя на кровати. Когда поднял голову, на кожаном диване прямо перед ним сидел мужчина весь в белом, чьи черные как смоль волосы никак не вязались со старым лицом. Все в нем не вязалось с этим лицом – ни его молодые руки, ни его стройная фигура – ее стройная фигура, как вдруг понял Мелькер, ибо на диване сидела женщина. Да и лицо ее вовсе было не старое, а, скорее, красивое и как бы вне возраста: это была та самая провожатая, с которой он попрощался у дверей отеля, и роль всех предыдущих играла она же. Меня зовут Уриэль, сказала она и протянула Мелькеру карманные часы. От моего клиента, добавила она. Мелькер поглядел на часы. У них была одна стрелка и шестьдесят одна цифра. Стрелка стояла чуть выше пятидесяти восьми.
– Эти часы для тебя, Моисей, – сказала она.
Мелькер задумался.
– Мне как раз чуть больше пятидесяти восьми, – сказал он.
– Вот видишь, – засмеялась она. – Это твои часы.
Моисей заметил, что если уж он получает в подарок такие странные часы, то хотел бы знать, кто же такой этот ее клиент, который их ему дарит. У нее только один клиент, ответила она, – тот, которому принадлежит самолет.
Иногда он заказывает ей часы на сто часов, в каждом часе сто минут, а в минуте сто секунд, в другой раз – только на пятнадцать часов, причем в каждом часе триста минут, и каждая минута должна длиться сорок пять секунд, но и секунды неодинаковы, некоторые длятся три с четвертью секунды, другие – семь минут, а однажды она изготовила для него такие часы, у которых один день длился тысячу лет, и она не знает, есть ли у ее клиента нормальные часы, да это и неважно, клиент – он и есть клиент, он у нее один‑единственный. И вновь Мелькеру показалось, будто перед ним сидит мужчина с молодым телом и старческим лицом. |