Томас подумал обо всех погибших в Европе, в России, на Тихом океане. Иногда ему снилось, что тысячи их, окровавленных и искалеченных, устилают темные поля или каменные площади, руки и ноги вывернуты под неестественными углами, рты застыли в беззвучном крике. Ему хотелось схватить винтовку и сражаться за них, спасти хотя бы кого-то одного.

Его же отец, напротив, видел в войне, как и в большинстве других вещей, возможность нажить еще денег.

– Значит, это не должно меня волновать? – спросил Томас в итоге.

– Нисколько, – ответил отец. – Пусть хоть горшком называют и все такое.

– Ладно, я попробую.

– Молодчина.

Отец поглядел на него и ободряюще улыбнулся, как будто улыбкой можно все исправить, и они наконец-то въехали на парковку.

Они увидели Рико Диджакомо, который как раз выходил со стоянки. Рико был телохранителем Джо, пока тот не понял (лет шесть назад), что больше не нуждается в телохранителе и, даже если бы нуждался, Рико слишком умен и талантлив, чтобы прозябать на такой должности. Рико постучал костяшками пальцев по капоту их машины, улыбнулся Джо своей знаменитой улыбкой – такой улыбкой можно осветить ночью футбольное поле, и света хватит, чтобы сыграть финал. Вместе с Рико шли его мать Оливия и брат Фредди. Мать выглядела так, словно явилась из фильма с Борисом Карлоффом: зловещее видение, облаченное во все черное, которое парит над болотами, пока все спят.

Когда семейство Диджакомо удалилось, Томас спросил:

– А вдруг мест больше нет?

– Перед нами всего одна машина, – сказал Джо.

– Но вдруг она и займет последнее место?

– И как мне поможет, если я буду об этом думать?

– Просто мне кажется, ты должен учитывать такую вероятность.

Джо с изумлением уставился на сына:

– Ты уверен, что мы с тобой родня?

– Тебе виднее, – сказал Томас и сосредоточился на своей книжке.

Одиночество

Кроме Диона (передняя скамья слева) и Рико Диджакомо (пятая скамья справа), Джо заметил еще немало знакомых – не раз отнимавших жизнь у людей – и подумал, чту должен был бы чувствовать Иисус, если бы в самом деле смотрел на них и читал их мысли.

«Погодите-ка, – подумал бы Иисус, – вы забыли про самое главное».

На амвоне отец Раттл говорил про ад. Он выложил все, что знал, про пламень, про чертей с вилами, про птиц, терзающих печень, после чего перенесся в неожиданную для Джо область.

– Но что же хуже всех этих казней? В Книге Бытия сказано, что Господь посмотрел на Адама и сказал: «Нехорошо человеку быть одному». И создал Господь Еву. Да, конечно, Ева внесла в рай смятение и предательство и обрекла всех нас на страдания и расплату за Первородный Грех. Все это так, и Господь должен был знать, что произойдет, потому что Он знает все. Однако же Он все равно создал ее для Адама. Зачем? Спросите самих себя: зачем?

Джо оглядел церковь, пытаясь отыскать хоть кого-нибудь, кроме Томаса, кто бы искренне задумался над его вопросом. У большинства прихожан вид был такой, будто они мысленно составляли список покупок или прикидывали, что приготовить на ужин.

– Он создал Еву, – сказал отец Раттл, – потому что Ему было невыносимо видеть Адама одиноким. Одиночество – вот самое страшное адское наказание. – Он рубанул по кафедре ребром ладони, и паства оживилась. – Ад – это отсутствие Бога. – Ребро его ладони снова ударило по резному дереву. – Это отсутствие света. Это отсутствие любви. – Он вытянул шею, оглядывая восемьсот душ, собравшихся перед ним.