– Ну, скажем, зашибал и до меня. А может… женись он по приказу обчества на этой старке… Она бы его прибрала к рукам…

– Да ведь он ее не любит…

– Не любит… баловство! Нас не спрашивали – женили…

– Андрей Иванович…

– Знаю. Вы это насчет вчерашнего. Бить за такие речи надо… От этого самого и пропадаем… Когда бы не отбился от рук, век бы прожили по-людски. Не-ет. Старинные люди знали, что делали…

Андрей Иванович вдруг, как-то свирепо вытаращив глаза, сказал:

– В гроб вколачивали, а людьми делали… Теперь не то… Слабость пошла…

– Да ведь сами вы говорили, что все это дело со старкой возмутительная неправда.

– А где она – правда? – страстно сказал Андрей Иванович, внезапно останавливаясь. – Где она – правильность-то самая?.. То-то вот: отучить от старой правильности умеем. Научить-то вот некому… Он, скажем, действительно, благодетель-то этот… его грех. Так он старик, ему можно бы и уважить: трудно на старости срам принимать. А Миня, может, нашел бы свою линию… Они бы его в оглобли-то ввели. Да уж… погодите, пожалуйста, сделайте одолжение… потому – они по старине, у них бы оборкался, и капитал бы отдали, и к делу бы приставили. Они ведь своим-то, которые покорствуют, помогают вот как… Стал бы Минька торговец!.. Брюхо бы отрастил – во! Потому, натура у него лехкая. А я… сбил его: не слушайся! «Неправильно. И вера неправильная»… А он в этой вере родился! Ха! Научил вот: лучше же пойдем со мною по кабакам правду-те искать…

Мы поднялись на взгорок, откуда в последний раз можно было увидеть село и деревню. От деревни из-за зарослей видны были только крыши и трубы, посылавшие к небу синие живые струйки дыма.

– Звона, наш задымил, – указал Андрей Иванович на дымок, тихо клубившийся над крышей нового дома. Дымок этот казался прощальным приветом нового дома неблагодарному хозяину. Дальше за деревней, между двух гор, виднелась лесная пристань и клочок реки. Буксиры дымили разведенными парами, на баржах, как муравьи, копошились бурлаки… Начинался трудовой день суетливой реки.

Андрей Иванович растроганным взглядом посмотрел еще раз на мирную картину, которую еще вчера так ненавидел, и махнул рукой.

– Суета! – сказал он, очевидно, вспомнив о доме… – Нет, Галактионыч, верно сказано: не в деньгах счастье, или уж так надо говорить: глупому сыну не в помощь богатство… Прежде – спокойнее я жил, верьте совести… Как по-вашему: отчего это?

– Что именно, Андрей Иванович?

– Да вот все! И Миня, и я… дом теперича… И опять: ищешь правильности, попадаешь в кабак…

Он говорил с знакомой мне глубокой тоской и с той невразумительностью, с которой обыкновенно подходил к самым общим и болящим вопросам жизни.

Я невольно задумался. Что и как ответить ему? У меня была на этот счет своя теория, в правильности которой я глубоко убежден. Она связывает это мятущееся существование с общим порядком жизни, и я уверен в ненарушимой логичности этой связи. С этой точки зрения и искания Андрея Ивановича, и, его нелепости, и неудовлетворенность застоявшейся верой, и все остальное располагаются в правильную перспективу. Но как объяснить ему все это так, чтобы не вышло холодно и отвлеченно? Для этого нужно, чтобы прежде он мог поверить в мою правду жизни… Но для этого нужно много переходных ступенек, и опять через отвлеченности.