Выяснилось, что вместо окон внутри салона установлены жидкокристаллические экраны. На них выводились данные с наружных камер, так что никто не препятствовал Раскину любоваться ночным городом. Ушелец вглядывался в пространство, освещенное яркими огнями фонарей, витрин, голографических реклам и встречных фар. Благопристойные улицы старинного европейского города. Лазеры строили объемные надписи на французском и немецком языках. Его занесло в Швейцарию? Раскин почесал лысину, то место, где темнели два синюшных пятна внешних проявлений Грибницы. Он вспоминал. Можно было, конечно, потревожить Всеобщность, но он решил обойтись собственным ресурсом. В Токио — дворец Президента Федерации, в Брюсселе — кабинет Подпрезидентства и Совет Федерации, штаб-квартира Службы Безопасности Федерации — традиционно в Петербурге… А в Женеве — Трибунал Федерации. Его передернуло от предчувствия.

Автомобиль выехал на набережную. Здесь было много людей. Парочки ворковали на скамьях под исполинскими елями. Раскин замотал головой — слишком нереальным был контраст: пахнущая пылью пустыня городских кварталов Северной Короны и промытая недавно затихшим дождем, многолюдная Женева. Там — звенящая от жары пустота постапокалипсиса, здесь — самодовольная наивность урбанистической утопии. Сквозь приоткрытый на крыше люк в салон проник пахнущий хвоей воздух. Раскин волей-неволей залюбовался лунными бликами на поверхности озера.

Вскоре свет фар выхватил из темноты двустворчатые ворота, которые поражали мастерством художественной ковки. Казалось, что такие должны преграждать путь на территорию особняка как минимум кинозвезды. Автомобиль медленно проехал через темный и сырой, скорее всего специально, для колорита, запущенный парк, — Раскин слышал, как об крышу трутся иглами раскидистые сосновые лапы, — и двинулся в сторону сияющих окон.

Дверной замок щелкнул, красноречиво давая понять, что теперь Раскин свободен. Ушелец выбрался наружу. Задрал голову, разглядывая потемневшее от времени трехэтажное строение с облупившейся местами штукатуркой. В проемах освещенных окон виднелись вполне домашние скромные занавески — это подкупало. У раскрытых дверей его ждала новая четверка Обигуровских спор — это угнетало.

За дверями оказался холл с барной стойкой и развернутым во всю стену головизором. «Ба! — мысленно воскликнул Раскин. — Да это же стилизованная под старину гостиница! Вполне возможно — для швейцарских ушельцев». Всеобщность тут же отозвалась утвердительным кваканьем.

Раскина привели к дверям номера на третьем этаже.

«Там я найду все, что мне может понадобиться, — сама собой родилась мысль-паразит. — Время до завтрашнего дня я могу посвятить отдыху. Затем за мною придут».

«Зачем?» — мысленно спросил Раскин.

Ближайшая к нему спора вылепила на желейной поверхности подобие человеческого лица.

«Пришло время доказать, что мое постижение Всеобщности — не увертка. Завтра должен быть готовым к встрече со старыми знакомыми. Я окажусь внутри „ловца сновидений“? А затем стану „зомбаком“? Быть спокойным — Всеобщность более нуждается в сознательных слугах, чем в безликих „кластерах“.»

Раскин моргнул. Этот диалог занял всего секунду объективного времени. Споры безмолвно ждали, когда он откроет номер. Птичка должна была сама войти в клетку и захлопнуть за собой дверцу. Раскин подчинился.

За дверями оказалась симпатичная комната с широкой кроватью, гардеробом, столиком и холодильником — гостиничной моделью с микроволновой печью вместо морозильной камеры. Из окна открывался вид на озеро и городские огни. Полюбовавшись минуту-другую ночным пейзажем (в это же время женевские воробьи-полуночники любовались на него, сбившись в плотную пернатую кучу на подоконнике), Раскин залез в холодильник.