Противостояние с собственными рефлексами не прошло даром: расплавленным свинцом налилась поясница, болезненная пульсация пробовала на прочность височные кости. Все это можно было легко уладить: правильно перераспределить гормоны, подчинить соматику… Но энергию не стоило тратить на то, чтобы просто обеспечить себе комфорт. Интуиция подсказывала, что этой ночью ему придется тряхнуть жирком.

— Ты что здесь забыл? — пихнул его в бок Рикардо.

— Я путешествую, — ответил Раскин. По-испански и почти без акцента.

Чертова штука кудесников из штурмовой хирургии — автоматический переводчик — уже залезла усиками в его речевой центр.

— Чего? — сверкнул белками Рикардо.

— Я был на Камчатке, потом в Камбодже, на Мадагаскаре… и вот решил побывать на кубинском пляже. Мне говорили, что здесь здорово. И гостеприимно. Наврали.

— Да? И давно ты путешествуешь?

Раскин вздохнул.

— С рассвета. Я следовал за солнцем. Но оно меня все-таки обогнало.

— Чего?

— Я и не надеялся, что до тебя дойдет.

— Шагай вперед, животное! — Рикардо пихнул Раскина между лопаток.

Они прошли вдоль набережной, затем Рикардо заставил Раскина свернуть на старую асфальтную дорогу. Этот путь уводил прочь из поселка. Всего минута пути, и за сопкой исчезли огни Плаза-де-Круз, заглохли вдали звуки ночной дискотеки. Вокруг простиралась благоухающая морской солью полупустыня. Сухая пожухлая трава едва прикрывала светлую, изобилующую песчаником почву. Справа вдоль дороги шелестели заросли мумифицированного тростника, еще дальше серебрилось в лунном свете море.

— Это моя последняя ночь на Земле. — Раскин все еще надеялся, как говорят, «разрешить ситуацию полюбовно». — Утром я отправляюсь на Бастион. Навсегда. Я хотел попрощаться с нашей планетой. Побывать там, где никогда не был. Такова традиция у тех кого вы называете «ушельцы».

— Я сейчас заплачу, — шутовски всхлипнул Рикардо. — Дело в том, что это больше не твоя планета, приятель. Как только ты получил зеленую справку, отдав взамен свою душу, ты перестал быть человеком. Ты — тварь ненасытная, — продолжил он жестко, — ты — ублюдок Треугольника. Ты — зараза, которую нужно выжигать каленым железом. Каждый ушелец, мать твою, хуже чумы. Неделю назад группа твоих друзей вырезала рыбацкую деревню в восьми милях на восток от Плаза-де-Круз. У нас там было много родни. Вот ваша традиция.

— Я не имею к этому происшествию никакого отношения, — ответил Раскин, чувствуя, как внутри холодеет все, что может похолодеть…

«… — Федор, дружище, пройдет ночь и день, и бай-бай, Дороти, Канзас окажется далеко позади…

Раскин с трудом оторвал взгляд от залитой пивом лакированной поверхности стола. Виктор, красный, как вареный рак, смачно рыгнул и почесал подмышку. Рубашка разошлась на его объемистом животе, выпуклый пупок задорно выглядывал из курчавой поросли. Затем засквозил ветерок с холодным запахом лосьона после бритья, и рядом, на свободный табурет, приземлился белоснежно-седой и голубоглазый Аксель. Тут же среди объедков и пустой тары появились три наполненные янтарным смыслом пенящиеся кружки. Виктор с четвертой или пятой попытки смог прикурить сигарету. Аксель глубокомысленно хмыкнул и одернул рукава пиджака, купленного со скидкой в каком-то берлинском бутике.

— Что ты… предлагаешь? — едва ворочая языком, спросил Раскин. Пиво — это чудо. Мозг ясен, как день божий, мысль стремительна и четка… но язык! Дьявол побери этот язык! Что студень в тесной миске ротовой полости.