– Теперь они не забудут об этом,- сказал он.

Он не взглянул ни на фотографии, ни на меня – он смотрел в окно на луну.

– О чем ты?

– Теперь они знают, что я не буду терпеть все что угодно.

У нас почти не оставалось времени, пришлось говорить без обиняков.

– Они выглядят не очень-то живыми,- сказал я.

– Все в порядке,- сказал он,- это просто им на память.

Напечатанные на машинке бумаги оказались полицейскими протоколами, приложенными к заявлению юриста Управления по делам детей и молодежи, который всегда обязан присутствовать при допросах детей до пятнадцати лет, у меня он тоже был. Времени читать это сейчас не было. Оставались только бумаги из школы Биля.

Это было несколько писем из различных инстанций, я пытался прочитать их, но не получилось. Мы слишком задержались, скоро придут уборщицы, и мне очень мешала рука, к тому же эти письма были написаны слишком тяжелым языком, чтобы можно было прочитать их за короткое время. Появилось такое же чувство, как и при проведении стандартизированных тестов на чтение,- осознание того, насколько ты медлителен. Но главная трудность возникла из-за Августа.

Он стоял рядом со мной и смотрел из окна, замкнувшись в себе,- смотреть его документы было все равно что заглядывать внутрь него.

Однако кое-чего я все-таки не мог не заметить. Два письма были от Баунсбак-Коля, начальника Копенгагенского отдела образования. Это было первое, на что я обратил внимание. Второе было то, ради чего мы пришли. Это была бумага об испытательном сроке Августа. Я прочитал ее несколько раз, чтобы выучить наизусть.

– Ты здесь на неограниченный срок,- сказал я,- ты под надзором.

Я прочитал ему вслух: «…после консультаций с Управлением по делам детей и молодежи, Министерством образования, Датским педагогическим институтом, Копенгагенским отделом образования и Высшей датской педагогической школой управление не возражает против того, чтобы школа приняла Августа Йоона в свой интернат под надзор на неопределенный срок».

– Почему они спрашивали так много людей? – сказал он.- Зачем это?

Я ничего не ответил, не было времени над этим задумываться.

– Твой испытательный срок никогда не закончится,- сказал я,- тебе надо держаться, у нас все получится, мы что-нибудь придумаем.

И тут я увидел третью бумагу. Она была похожа на свидетельство о судимости, оно было на имя Августа. Это было невозможно: если тебе меньше пятнадцати, ты не можешь оказаться в списках осужденных – я об этом все знал, таковы были правила. И тут я увидел, откуда оно. Эта была выписка из Государственного отдела регистрации правонарушений. В ней содержалось краткое изложение дела Августа.

Это казалось невероятным. К документам Государственного отдела регистрации правонарушений имели доступ только наблюдатель Попечительского совета по делам детей и молодежи и полиция, которая использовала их вместе со списками осужденных. Данные о тех, кто не мог получить отметку в свидетельстве о судимости, потому что им, например, еще не исполнилось пятнадцати лет, заносились в Государственный отдел регистрации правонарушений, это случалось, например, каждый раз, когда тебя приводили на допрос в полицию, даже если ты и был вне подозрений. Эти сведения должны были быть строго конфиденциальными. И тем не менее в бумагах лежала выписка об Августе.

Я положил его дело на место. На секунду я зажег свет, чтобы убедиться в том, что он не накапал на пол или на ковер. И тут я увидел, что в одном из ящиков стола был нажимной цилиндровый замок.

Ничего странного в этом не было. Биль был директором школы, в его столе должен был быть запирающийся ящик для марок и, возможно, незначительных сумм.