Было не совсем ясно, в каком виде надо его демонстрировать, но я подумал, что все должно быть как на приеме у врача, то есть без одежды, в одних трусах. На нем была больничная рубаха, застегивающаяся на груди, и гольфы, их я снял. Я решил, что шланги и бутылочки, прикрепленные к нему, могут сослужить хорошую службу, так что их я оставил, и те, которые были с иголками, и те, которые торчали у него из носа и изо рта. Одному мне было не унести все бутылки: там был солевой раствор, глюкоза и раствор Рингера, который назначали и девочкам в школе Нёдебогорд,- ему пришлось самому нести их. Возможно, сознание того, что на нем лежит какая-то ответственность, поможет ему не заснуть по пути.

Я отпер дверь в маленькую комнатку, примыкавшую к кабинету Хессен. Оттуда мы могли наблюдать через зеркало для занятий гимнастикой Менсендик за Катариной и начальником отдела образования.

Он сидел лицом к нам. У него были седые волосы и бакенбарды, как у Грундтвига, однако он был меньше его и более гладким. Губы его двигались, но нам ничего не было слышно. Я очень осторожно приоткрыл дверь.

– Мы привели его сюда,- сказала Катарина,- чтобы вы сами могли взглянуть на него.

Один из шлангов выпал из носа Августа, в нем не было зонда, так что он, должно быть, предполагался для чего-нибудь другого, может быть для кислорода,- в Нёдебогорде, как правило, давали кислород. Этим шлангом я теперь связал ему руки за спиной – не крепко, только для виду.

– Это ни к чему,- сказал Баунсбак-Коль,- я читал его бумаги.

Я надел белый халат. Это была моя собственная идея, в план это не входило. Потом я открыл дверь и, подтолкнув Августа, поставил его посередине комнаты.

Начальник отдела образования вскочил со стула и отпрянул. Напрасно я беспокоился, что он увидит пятна краски на халате,- на меня он вообще не смотрел.

– Добрый день, дружок,- сказал он Августу,- меня зовут Баунсбак-Коль.

На это Август ничего не ответил – казалось, он спит стоя.

– Я связал ему руки,- сказал я,- никакой опасности нет, к тому же ему дали четыре таблетки нитразепама.

– Мне говорили, что дела у тебя идут получше,- пробормотал он.

На это Август тоже ничего не ответил.

– Выведите его,- сказал Баунсбак-Коль.

Он так и не посмотрел прямо на Августа. Он не мог заставить себя это сделать.

– Он напал на учителя,- заявила Катарина,- он отказывается принимать пищу. Мы госпитализировали его по красному заключению. Он сломал два пальца инспектору Флаккедаму, когда мы несли его сюда наверх. Мы наблюдаем за ним двадцать четыре часа в сутки. Мы больше не можем брать на себя ответственность. Нам необходимо сделать заявление о состоянии дел.

Он повернулся к окну, где за парком виднелся Копенгаген.

– Это, наверное, уже знает весь город,- сказал он.- Уже, наверное, давно поставили в известность Хордрупа?

Лектор семинарии, выпускник теологического факультета Оге Хордруп был инспектором Министерства образования, я видел его только однажды, тогда, когда он произносил речь на открытии жилого корпуса и новых туалетов.

– Вас первого поставили в известность,- возразила Катарина.- Мы считаем, что следует как можно меньше говорить об этом.

– Все происходит на расстоянии менее трех километров птичьего полета от Фолькетинга,- сказал он.- Все это обрушится на меня.

Он засунул руку в карман, я думал, чтобы достать носовой платок, но оказалось, что ему понадобилась расческа, он причесал и волосы, и бакенбарды, не очень понимая при этом, что он делает.

– Все зашло слишком далеко,- продолжал он.- Я еще несколько месяцев назад говорил об этом Билю. Этого надо отправить назад в Сандбьерггорд. Самых трудных из остальных надо поместить туда, откуда они приехали, я сам об этом позабочусь.