Я встал – оставалось четыре минуты.

– Если бы только в этом было дело,- сказал он.- Но ведь надо подумать и о детях. Например, вот об этом мальчугане. Во что его втравили?

Он закрыл лицо ладонями. Я пошел к двери.

– Мне пора,- сказал он.

В коридоре никого не было. Дверь в учительскую была в самом конце коридора. Я открыл ее и вошел.

Ученикам нечего делать в учительской. Раньше я тут никогда не бывал.

Учительская была большой. Диваны, стулья с обивкой. В классах стояли деревянные стулья или парты, учительский стул был обит кожей, но нигде в других помещениях не было мебели с обивкой.

Пахло кофе и хорошей едой. Не бутербродами, не тем, что готовят на кухне в жилом корпусе. Вкусной едой.

В комнате находились кухарка в халате и двое новых учителей, которые проверяли какие-то работы. У одного из окон стоял Фредхой.

– Извините,- сказал я,- меня послали с сообщением для Хессен.

И закрыл за собой дверь.

На стенах висели картины, это сразу же бросалось в глаза, в классах не разрешалось ничего вешать на стены – ведь нельзя было допустить преждевременного износа. Я заметил также большие электрические часы. Но ничего, что было бы похоже на школьные часы со звонком.

Я побежал по коридору к двери рядом с кабинетом Фредхоя, той, о которой говорила Катарина, и отпер ее своим ключом. Потом вошел и снова закрыл ее на ключ.

Комната была очень узкая, но длинная. На стене слева от меня за стеклом висел маленький круглый приборчик с кнопкой, надпись гласила, что это пожарная сигнализация, рядом была прикреплен листок – это была инструкция по эвакуации.

Кроме сигнализации, в комнате были только часы.

Они висели на стене. Так высоко, что ни одно живое существо не могло бы достать их. Сам механизм был спрятан в закрытой коробке. В крышке было стеклянное окошечко. Виден был сам циферблат и длинный маятник. Под циферблатом находилось зубчатое колесо того типа, который мне раньше не встречался. У меня оставалось две минуты.

Я снял ботинки и носки и, упираясь ногами в обе стены, взобрался наверх.

За год до этого две девочки, которые учились на класс старше нас, пришли в школу босиком.

Биль увидел их, естественно, уже во дворе, однако дал им пройти мимо. Первый урок прошел без всяких замечаний.

Во время утреннего пения им не разрешили встать вместе со всеми – Фредхой поставил их рядом с кафедрой. Потом появился Биль. Он провел пение как обычно, все понимали, что сейчас что-то будет, все знали этих девочек: для школьной постановки они написали песенку, которую запретили, об одной из них поговаривали, что в прошлом году у нее была гонорея.

Когда закончили петь гимн, в зале стало тихо. Биль подождал, пока все полностью не сосредоточили свое внимание на нем. А потом он сказал, что в школе приветствуется умная и обоснованная критика установленного порядка, однако тот путь, который выбрали эти так называемые хиппи, бесплоден и бездарен. Что касается длинных волос и босых ног, каждый может думать, что ему заблагорассудится. Но вне всякого сомнения тот факт, что это негигиенично и что это просто-напросто свинство, которого никто здесь в школе не потерпит. А теперь он просит стоящих рядом с ним девочек отправиться домой и хорошенько поразмыслить над этим, и пусть не возвращаются, пока у них не появится уверенность в том, что они все поняли.

Именно этот случай вспомнился мне в тот момент, вот почему мне пришлось преодолевать себя, ступая по стенам,- до этого мне не приходилось касаться их даже рукой. А тут – ногами, да к тому же босыми.