— Он был стар. И очень долго болел.

Алекс сказал это так, будто его слова не просто объясняли, но и прекращали всяческое обсуждение данного вопроса. Чего, собственно, Алекс и добивался. Он вообще привык от всего отмахиваться, как уже много лет отмахивался от нее. В последнее время, исполнив роль примерной матери до конца, Фейт чувствовала, что на ней поставили крест не только дети, но и муж. Девочки уехали из дома, и теперь у них началась самостоятельная жизнь. А Алекс существовал в мире, в котором для нее не находилось места, кроме тех редких случаев, когда требовалось пригласить в гости его клиентов или отправиться с ним на вечеринку. В остальное время приходилось развлекаться самой. Изредка Фейт навещала днем старинных подруг, но у многих из них дети жили еще дома, и женщины были очень заняты. С тех пор как несколько месяцев назад Зоя уехала в колледж, большую часть времени Фейт проводила одна и размышляла, что же ей делать с остатком своей жизни.

Алекс жил собственной наполненной жизнью. Фейт казалось, что прошли тысячелетия с тех пор, как они засиживались за ужином и болтали о том, что тревожило их обоих. Или подолгу гуляли по выходным. Или сидели, взявшись за руки, в кино. Она едва могла припомнить, каково ей было с Алексом когда-то. Он редко прикасался к ней и почти не разговаривал. И все же Фейт знала или по крайней мере надеялась, что он ее любил. Однако у него совершенно отсутствовала потребность в общении с ней. Иногда ей доставались отрывочные, сказанные скороговоркой слова, но в основном ее уделом было молчание, как сейчас, когда она поставила перед ним ужин и поправила выбившийся белокурый локон. Алекс ее просто не замечал: так сильно его увлекало содержание газетных статей. Прошло довольно много времени, прежде чем он ответил, когда Фейт опять обратилась к нему.

— Ты будешь завтра? — мягко спросила она, напоминая о похоронах отчима.

— Нет, — Алекс мотнул головой и поднял на нее глаза, — не могу. Уезжаю в Чикаго. Встречаюсь с «Унипам».

Бизнес безоговорочно стоял для Алекса на первом месте. Он превратился в преуспевающего человека. Это принесло им особняк, образование дочерям, свободу и роскошь, на которые Фейт совсем не рассчитывала. Но существовали другие вещи, которые значили для нее гораздо больше: покой, смех, душевная теплота. Ей казалось, что она давным-давно не смеялась — разве что со своими девочками. И не то чтобы Алекс к ней плохо относился. Дело скорее в том, что он вообще к ней никак не относился. У мужа были на уме совершенно иные вещи, и он, не колеблясь, давал ей это ясно понять. Даже продолжительные паузы свидетельствовали о том, что ему приятнее размышлять, чем разговаривать с женой.

— Хорошо, если бы ты пришел, — осторожно продолжала Фейт, садясь напротив него за стол.

Алекс был привлекательным мужчиной, и всю жизнь казался ей таким. А к пятидесяти двум, поседев, стал похож на аристократа. У него были пронзительные голубые глаза и спортивное телосложение. Два года назад от сердечного приступа неожиданно умер один из партнеров мужа, и с тех пор Алекс неукоснительно придерживался диеты и поддерживал приличную физическую форму. И поэтому предпочитал рыбу всему остальному и теперь нехотя гонял по тарелке приготовленного Фейт цыпленка. У нее не хватило времени проявить кулинарную изобретательность — весь день вместе со сводной сестрой Эллисон она провела у тела покойного, пока люди приходили выразить усопшему свое уважение. Женщины не виделись с прошлого года, когда хоронили мать Фейт. А до этого не встречались лет десять. На похороны брата Фейт Джека, который погиб за два года до смерти матери, Эллисон не приезжала. Уж слишком много погребений в последнее время. Мать, Джек, а теперь — Чарльз.