Пополнялась скотница  новгородская и данью с покоренных земель.

Но то было в прошлые лета, когда тверские орды еще не разорили Русь и бремя ордынское не легло на русичей.

И зачах торг новгородский…

Тому минуло почти сорок лет, когда тумены хана Батыя, внука Чингисхана, вторглись в землю Рязанскую и Владимирскую, опустошили ее, прошли загоном Тверь, Москву, Переяславль-Залесский и иные городки, угнали в плен мастеровых, чтобы позже в низовьях Волги-реки построить столицу Золотой Орды город Сарай.

И потребовал Батый от русских удельных князей явиться к нему на поклон. Поехали, не посмели ослушаться, и лишь новгородский князь Александр Невский, прозванный этим именем за победу над шведами на Неве, не последовал в Сарай.

Грозно прикрикнул Батый, и Александр Ярославич склонил голову: не время сопротивляться Орде. Радушно встретил его Батый, сыном назвал, особую пластину дал. Возвратился Невский в Новгород и велел принять ханских баскаков  и счетчиков, какие учетом и переписью по всем уделам ведали…

Что ни год, падает мощь Новгородской республики и уж совсем ослабела со смертью Александра Невского. Остановилось сердце великого князя, защитника русских западных рубежей. В час смерти Александра Ярославича, возвращавшегося из Сарая, епископ Кирилл воскликнул в горести: «Солнце отечества закатилось! Осиротела земля русская!»

Еще при жизни Александр Невский посадил сыновей на княжение по уделам: Дмитрия — в Переяславле-Залесском, Андрея — в Городце, а самому юному, Даниилу, выделил Москву. Городок малый, только и всего, что деревянный Кремль на холме да вокруг две-три деревеньки.

Напутствуя Даниила, Невский говорил:

— Небогатый удел у тебя, ан верю, с хваткой своей обустроишь Московский удел.

Прошли годы, не стало Александра Невского. Сел великим князем Владимирским князь Переяславль-Залесекий.

* * *

В один из первых зимних дней, когда мороз сковал землю, а снег порошил новгородские улицы и дома, в палату посадника, что в Детинце, явился тысяцкий Олекса, коренастый, крепкотелый новгородец с аккуратной бородой и глубоко запавшими глазами, отчего казалось, что он смотрит на мир из-под кустистых бровей.

Следом за Олексой пришли один за другим кончанские старосты во главе со старостой кузнечного ряда рыжим здоровяком Архипом. Подминая валенками снег, они ступили на крыльцо, обмелись веником, проследовали в хоромы.

Тут же появились бояре новгородские, купцы знатные. На боярах кафтаны теплые, шубы с воротниками из дорогого меха бороды подпирают. Поднимались в палату, рассаживались вдоль стен на лавках.

Вскоре вошел и посадник Семен Михайлович, боярин тучный, годами умудренный. Великой властью наделили его новгородцы. Он поклонился, уселся в высокое кресло и цепким взглядом повел по палате. Заговорил чуть хрипло, простужено:

— Люди именитые, доверием народа новгородского облаченные, позвал я вас совета вашего выслушать. Всем вам ведомо, как скудеет казна Господина Новгорода. С Батыева разорения, и особливо когда он Киев порушил и днепровский путь гостям заморским перекрыл, редко какой купец рискует добраться до Новгорода. Да и с верховьев, из земель скандинавских, по Волхову купцы не доходят. Одним словом, не жалуют нас гости торговые.

Он замолчал, на Олексу посмотрел. Тысяцкий не заставил ждать себя:

— Истину сказывает Семен Михайлович, не та наша казна ноне, что в прежние лета, и чем пополнять ее, вам виднее. Да и пушниной, и кожами беднеет скотница. Счетчики ордынские выход с лопарей берут, а Новгороду что остается?

Боярин Тимофей, из бывших торговых людей, голос подал:

— Твоя правда, тысяцкий, однако не верю, что у лопарей зверья битого мало. Кабы поскрести по их чумам и избам, не один санный поезд этого добра наберешь.

— То так, — согласился кончанский староста кузнечного ряда рыжий Архип, — казной беднеем, истинно, и лопарей потрясти — боярин Тимофей дело говорит.