Она протерла столик мужским носовым платком, который до сих пор сжимала в руке, а потом рассеянно бросила его в корзину для белья и нырнула под одеяло. Ее вдруг сморил сон.

IV

За этим последовали события, которыми никто не попрекал Джозефину, даже ее сестра Констанс. Если мужчина двадцати двух лет рьяно домогается внимания шестнадцатилетней девушки вопреки желанию ее родителей, равно как и ее собственному, результат может быть только один: все приличные семьи откажут ему от дома. Когда Тревис де Коппет на танцах отпустил двусмысленное замечание по поводу этого романа, Эд Бимент в мужском туалете расквасил ему нос, как говорится, в лепешку, после чего репутация Джозефины была восстановлена и уже не опускалась ниже достигнутого уровня. Ни для кого не было секретом, как Энтони обивал порог ее дома, как ему раз за разом указывали на дверь, как он угрожал мистеру Перри, как пытался подкупить горничную, чтобы та передала Джозефине его письмо, как подстерегал Джозефину после уроков, — все это указывало, что он немного не в себе. Тут уже вмешались родные Энтони Харкера, которые потребовали, чтобы он уехал из города.

Для Джозефины это было непростое время. Она понимала, что оказалась на шаг от пропасти, и теперь непрестанным вниманием и молчаливым повиновением пыталась загладить те неприятности, которые невольно причинила родителям. Для начала она объявила, что не станет ходить на рождественские танцевальные вечера, но мама ее переубедила, рассчитывая, что дочке будет полезно общение с мальчиками и девочками, приехавшими домой на каникулы. В январе миссис Перри готовилась отвезти ее на Восточное побережье, в школу Брирли; покупка нарядов и форменных платьев сплотила мать и дочь — миссис Перри не могла нарадоваться, что Джозефина проявляет ответственность и зрелость.

Кстати сказать, эти перемены были непритворными; Джозефина только раз совершила проступок, о котором не смогла бы поведать миру. Второго января она облачилась в новый дорожный костюм, набросила новую шубку и проверенным путем, через боковую дверь, выскользнула на улицу, чтобы за углом сесть в автомобиль к Эду Бименту. В деловой части города, покинув Эда, она вошла в кафе при аптекарском магазинчике напротив старого вокзала «Юнион-стейшн» на улице Ласаль. Там ее ждал отчаявшийся человек с опущенными уголками рта и недоуменным взглядом.

— Спасибо, что пришла, — с жалким видом произнес он.

Она не ответила. Ее лицо хранило серьезно-вежливое выражение.

— Я только лишь хочу… только один вопрос, — заговорил он. — Почему ты переменилась? Чем я вызвал в тебе такую внезапную перемену? Что на тебя так подействовало, какой мой поступок? Или всему виной те слова, которые я тогда произнес в вестибюле?

Не сводя с него глаз, она пыталась придумать какой-нибудь ответ, но все ее мысли были о том, насколько он подурнел и как бы ей себя не выдать. Едва ли имело смысл открывать ему голую правду: что в ее поступках не было злого умысла, просто красота просит — нет, скорее требует — проверки действием, что переполненная чаша эмоций расплескалась сама собой и лишь по случайности загубила не ее жизнь, а жизнь Энтони. Возможно, само сострадание готовилось проводить взглядом Энтони Харкера, уезжавшего на запад, но Джозефину, которая сквозь снегопад перебегала улицу к автомобилю Эда Бимента, провожала взглядом сама судьба.

С минуту Джозефина молчала, испытывая облегчение и благоговейный ужас. Энтони Харкер, двадцати двух лет, красавец, любимец женщин… а уж как ее любил… до такой степени, что вынужден был уехать. У нее создалось впечатление, будто это два разных человека.

Приняв ее молчание за подавленность, Эд Бимент сказал:

— Одно хорошо: это положило конец другим домыслам.