— Больше всего на свете ненавижу ревность, — выпалила Джозефина, — а ее обрушивают на меня со всех сторон. И в первую очередь — родная сестра!

— Ну, не может быть, — запротестовал он.

— Ведь я не нарочно в тебя влюбилась. Я пыталась с этим бороться. Даже уходила из дому, когда ты должен был прийти.

Сила ее лжи порождалась искренностью и еще простой, непоколебимой уверенностью, что любой, кому она симпатизирует, должен непременно ответить ей любовью. Джозефина не стыдилась и не унывала. Ее мир населяли только двое: она и молодой человек, и мир этот надежно окружал ее с восьми лет. Они ничего не планировала; она просто давала себе свободу, а остальное довершала ее бьющая через край внутренняя жизнь. Ничего необычного; но мы в большинстве своем только тогда начинаем это понимать, когда молодость проходит и опыт придает нам бесполезного куража.

«Ты не могла в меня влюбиться», — хотел сказать Энтони, но не решился. Его одолевало намерение поцеловать ее снова, более нежно, лишь для того, чтобы объяснить ей неразумность такого поведения, но не успел он приступить к исполнению своего благодушного плана, как она снова оказалась у него в объятиях и принялась нашептывать какие-то слова, которые он волей-неволей принимал, поскольку они были закупорены в поцелуй. А потом он остался один и уехал.

Во что он впутался? Их слова бились и звенели у него в ушах, как внезапный жар, — завтра в четыре на этом углу.

«Боже милостивый! — с тревогой повторял он про себя. — Что за вздор: она со мной порвала. Девчонка рехнулась, она плохо кончит, если на ее пути встретится какой-нибудь негодяй. Так я и побежал к ней на свидание!»

Но ни за ужином, ни на вечерних танцах Энтони не сумел выбросить из головы это происшествие; он с сожалением обводил глазами бальный зал, будто надеялся кого-то высмотреть.

III

Через две недели, поджидая Мейрис Уэйли в убогой, безликой «гостиной» под лестницей, Энтони обшарил карманы в поисках завалявшейся почты. Три письма он тут же сунул обратно; четвертое, на всякий случай прислушавшись, торопливо распечатал и стал читать спиной к дверям. В общей сложности он получил три таких послания — по числу встреч с Джозефиной, — и нынешнее ничем не отличалось от прежних детских опытов. При всей зрелости эмоций, взяв в руки перо и бумагу, она увязала в сугробе своей беспомощности. Сплошные «мои чувства к тебе», «твои чувства ко мне», предложения, начинающиеся словами «Да, я знаю, что я сентиментальна» или, еще более нелепо, «Я всегда была какой-то влюбчивой, но ничего не могу поделать», и бесконечные цитаты из модных песен, способные, по-видимому, точнее выразить ее умонастроение, чем вымученные собственные словеса.

Но это письмо вызвало у Энтони беспокойство. Прочитав постскриптум, хладнокровно требовавший свидания в пять часов того же дня, он услышал на лестнице шаги Мейрис и сунул письмо в карман.

Напевая себе под нос, Мейрис расхаживала по комнате. Энтони закурил.

— Видела я тебя во вторник днем, — внезапно сказала Мейрис. — Ты, похоже, не скучал.

— Во вторник… — повторил Энтони, как будто припоминая. — Ах да. Встретил знакомую компанию, пошли потанцевать. Да, весело было.

— Когда я тебя заметила, ты был почти в одиночестве.

— Что за намеки?

Мейрис опять замурлыкала какой-то мотивчик.

— Нам пора. Еще успеем на дневной сеанс.

По дороге Энтони объяснил, как очутился рядом с младшей сестрой Конни; необходимость оправдываться его слегка раздосадовала. Выслушав, Мейрис резко сказала:

— Если тебя потянуло на свеженькое, зачем ты выбрал эту чертовку? У нее такая репутация, что миссис Макрэй даже не хотела в этом году приглашать ее в школу танцев — только ради Констанс пошла на уступку.