— Не стоит из-за нее переживать, — успокаивала миссис Перри. — Все-таки летом она была лишена всех радостей.

— Я не из-за нее! — вспылила Констанс.

Свадебный обед был накрыт в клубе, и Джозефина обнаружила рядом с собой речистого шафера, который прибыл слегка навеселе и уже не выходил из этого блаженного состояния. А в столь ранний час у него даже не заплетался язык.

— Королева Чикаго, золотая девушка золотого Запада. О, что б мне приехать сюда раньше!

— Раньше меня здесь не было. Я была в дачном поселке под названием Островная Ферма.

— Ага! — воскликнул он. — Так-так! Это многое объясняет: это объясняет, например, внезапное паломничество Сонни Дорранса.

— Кто это такой?

— Пресловутый Сонни Дорранс, позор Гарварда, мечта горничных. Только не говорите мне, что не обменялись парой томных взглядов с Сонни Доррансом.

— Какое там, — слабо возразила она, — он ведь, кажется… женат?

Шафер покатился со смеху:

— Женат… как же, как же — на мулатке! Не верю, что вы купились на эту белиберду. Он всякий раз вытаскивает ее на свет, когда отходит от очередного бурного романа, — так сказать, ограждает себя от новых посягательств, покуда не наберется сил. Поймите, такая роковая внешность — это проклятие всей его жизни.

Через несколько минут Джозефина была посвящена во все подробности. Сонни Дорранс, в частности, был сказочно богат… с пятнадцати лет его преследовали женщины: и замужние дамы, и вчерашние школьницы, и хористки. Он стал притчей во языцех. Всеми правдами и неправдами его пытались связать супружескими — или любыми другими — узами. Одна девушка пыталась себя убить; другая пыталась убить его. Не далее как весной из-за него пришлось аннулировать брак некой супружеской пары, и это стоило ему членства в гарвардском клубе «Порселлиан»[60], а его отцу — пятидесяти тысяч долларов.

— И теперь, — напряженно уточнила Джозефина, — по вашим словам, он не любит женщин?

— Кто, Сонни? Да он самый большой ловелас во всей Америке. Но последняя история его подкосила, и он сейчас вешает поклонницам лапшу на уши. Впрочем, не пройдет и месяца, как его снова охомутают.

Во время его рассказа клубный ресторан потускнел, как в кино, и Джозефина перенеслась в Островную Ферму, села у окошка и стала высматривать в соснах одного молодого человека. «Я его отпугнула, — поняла она, и ее сердце застрочило пулеметной очередью. — Он подумал, что я такая же, как все остальные».

Через полчаса она оторвала мать от последних — и наиболее суматошных — приготовлений.

— Мама, я хочу вернуться в Островную Ферму и провести там остаток каникул, — на едином дыхании выпалила она.

Миссис Перри оцепенела, и Джозефине пришлось повторить.

— Помилуй, до школы остается меньше месяца.

— Не важно.

— Это уму непостижимо! Во-первых, тебя туда не приглашают, во-вторых, перед началом учебного года, с моей точки зрения, полезно слегка развеяться, а в-третьих, ты мне нужна здесь.

— Мама, — простонала Джозефина, — как ты не понимаешь? Я хочу туда! Ты меня насильно держала там все лето, но стоило мне самой туда захотеть, как ты привязываешь меня к этому скверному месту. Позволь тебе заметить, что здесь совершенно неподходящая обстановка для шестнадцатилетней девушки, ты просто многого не знаешь.

— Нечего дергать меня по таким пустякам!

Джозефина в отчаянии всплеснула руками; слезы хлынули в три ручья.