Но они уже заметили ее, и Адель звонко и жизнерадостно окликнула:

— Иди сюда, давай попрощаемся! Я так благодарна, что ты выручила меня с чулками. Это девочка, которая не сделает ни гадостей, ни глупостей. — Она порывисто поцеловала Джозефину в щеку. — Вот увидишь, Дадли: в выпускном классе она добьется всеобщего уважения.

III

По меркам тягучих мартовских дней последующие события развивались стремительно. Ежегодный бал для старшеклассниц в школе мисс Брертон пришелся на такую пору, которая пронизана весной, и все младшие девочки лежали без сна, прислушиваясь к доносившимся из спортивного корпуса томным мелодиям. В перерывах между танцами, когда молодые люди из Нью-Хейвена и Принстона разбредались по территории, затворницы из распахнутых темных окон следили за едва различимыми силуэтами.

Но Джозефина к окну не подходила, хотя, как и все, не спала. Таким развлечениям не было места в той схеме, которую она благоразумно выстраивала день за днем: в противном случае она бы оказалась в первых рядах тех, которые окликали мальчиков, бросали записочки и затевали разговоры, но судьба внезапно обернулась против нее и начала плести свою темную паутину.

Маленькая леди, не печалься, не грусти.

Помни, что сегодня нам с тобою по пути…

Дадли Ноултон находился в спортивном корпусе, в каких-то пятидесяти ярдах от Джозефины, но близость этого человека не взволновала ее, как могла бы взволновать год назад, — по крайней мере, не так сильно. Теперь она знала, что жизнь — дело серьезное, и, лежа в укромной темноте, безостановочно повторяла про себя строчку из романа: «Вот мужчина, достойный быть отцом моих детей». Чего стоят ужимки и пустые фразы сотни вероломных соблазнителей по сравнению с настоящей жизнью! Ведь нельзя же вечно целоваться с едва знакомыми субъектами, прячась за полуприкрытыми дверями!

У нее под подушкой лежало два письма — ответы на ее послания. Написанные крупным, округлым почерком, они сообщали о начале бейсбольных тренировок, выражали радость по поводу суждений Джозефины и давали понять, что отправитель определенно будет рад повидаться с ней на Пасху. Среди всех когда-либо полученных ею писем эти выделялись тем, что из них невозможно было выжать хоть каплю сердечности, перед подписью даже не стояло «твой», но Джозефина помнила их наизусть. Они были драгоценны уже потому, что он выкроил время их написать; даже сами почтовые марки были красноречивы, ведь он использовал очень мало разновидностей.

Она лежала в кровати, не смыкая глаз, — в спортивном комплексе вновь заиграла музыка:

О, моя любовь, как долго жду тебя,

О, моя любовь, все песни для тебя…

О… О… О…

Из-за стенки донесся приглушенный смех, а затем снизу — мужской голос и долгое оживленное перешептывание. Джозефина узнала смех Лиллиан и голоса двух других девочек. Она представила, как они, в ночных рубашках, высовываются из окна, но так, чтобы внизу были видны только головы.

— Спускайтесь к нам, — все повторял один из мальчиков. — Нечего церемониться. Спускайтесь в чем есть.

Неожиданно все стихло, а вслед за тем раздался хруст быстрых шагов по гравию, сдавленный хохот и топоток, потом резкий скрип кроватей в соседней комнате и хлопанье двери внизу. Все это сулило кое-кому большие неприятности. Через несколько минут дверь в комнату Джозефины приоткрылась: в тусклом коридорном освещении показалось лицо мисс Куайн, и дверь снова затворилась.