— Он не сможет.

— …жалко будет…

— …до пятницы.

Это могло означать только одно: Лемойн уехал и она потеряла покой. Вскоре, не в силах скрывать свое расстройство, Минни с жалким видом подошла к Уильяму и напомнила, что скоро надо будет возвращаться. К удивлению Бэзила, она удержала его за локоть:

— Подожди, Бэзил. Мы с тобой, как мне кажется, ни минуты не провели наедине.

Он грустно усмехнулся:

— Можно подумать, тебе не все равно.

— Бэзил, не глупи. — Она закусила губу, как будто обиделась. — Давай выйдем и посидим на качелях.

В нем вдруг вспыхнула счастливая надежда. Ее нежная улыбка, идущая, как ему казалось, из глубин юного сердца, вселила в него покой, и он с готовностью глотал ее ложь, словно родниковую воду. Под последними лучами солнца ее щеки будто бы светились изнутри — ничего подобного он в жизни не видел, — а она тем временем рассказывала ему, как буквально через силу приняла приглашение Лемойна, как огорчилась и обиделась, что Бэзил сторонился ее на танцах.

— Пойдем на минуту в беседку.

— Бэзил, это невозможно. Нас увидят Бесси-Белль и Уильям. Как-нибудь в другой раз.

— Тогда исполни одну мою просьбу, Минни, — взмолился он. — Дай мне тебя поцеловать, один разок.

— Прямо здесь? — воскликнула она. — Глупость какая!

Бэзил терял рассудок, не понимая, чему верить, и она поспешила сменить тему:

— Я буду учиться в школе мисс Бичер. Это в паре часов езды от Нью-Хейвена, Бэзил. Ты сможешь ко мне приехать уже этой осенью. Единственно, там такое правило: встречаться с гостями можно только в застекленных боксах. Ужасно, правда?

— Ужасно, — пылко согласился Бэзил.

Бесси-Белль и Уильям спустились с веранды и разговаривали с какими-то людьми, подъехавшими на машине.

— Минни, пошли сейчас же в беседку, всего лишь на одну минуту. Они сейчас далеко.

У нее вытянулось лицо.

— Я не могу, Бэзил. Ну не могу — как ты не понимаешь?

— Почему? Мне ведь завтра уезжать.

— О нет.

— Ничего не поделаешь. У меня всего четыре дня на подготовку к экзаменам. Минни…

Он взял ее за руку. Ее ладонь мирно покоилась в его ладони, но когда он потянул Минни вперед, чтобы заставить встать, та резко отдернула руку. От этой непродолжительной борьбы качели пришли в движение, и Бэзил, вытянув ногу, остановил их. При таких разных устремлениях качаться было невыносимо.

Минни положила высвобожденную руку ему на колено:

— Я больше не целуюсь, Бэзил. Правда. Я уже вышла из этого возраста: в мае мне будет семнадцать.

— Могу поспорить, ты целовалась с Лемойном, — горько сказал он.

— Ты невыносим.

Бэзил встал с качелей:

— Наверное, мне пора.

Подняв голову, она хладнокровно, как никогда прежде, смерила Бэзила взглядом: крепкая, не лишенная изящества фигура, ровный, теплый загар, блестящие черные волосы, которые некогда казались ей романтичными. Минни чувствовала — как даже те, кто его недолюбливал, — что в его лице читается нечто особенное: какая-то печать, тень судьбы, не просто сила воли, а упорство, которое стремится перекроить мир под себя, проложить собственный путь.