Прах Кайфана Цзефан и Хучжу отвезли на полоску земли, уже усеянную могилами, и похоронили рядом с Хэцзо. Во время кремации и похорон за ними неотступно следовала Фэнхуан с трупом обезьяны на руках. Она горько плакала, исполненное скорби лицо не могло не вызывать жалости. Все относились к ней с участием, и хотя Кайфана уже не было в живых, ничего не говорили. Обезьяна уже начала смердеть, Фэнхуан убеждали бросить её, но она стала умолять разрешить ей похоронить обезьяну на том же клочке земли. Мои друзья без колебания дали согласие. Так, рядом с захоронениями осла, вола, хряка и пса появилась ещё и могила обезьяны. Немалые затруднения вызвал у моих друзей вопрос о том, как устроить Фэнхуан, и они собрались вместе двумя семьями, чтобы обсудить его. Чан Тяньхун не сказал ни слова, Хучжу тоже неловко было высказаться. А Баофэн сказала:

— Отправляйся-ка ты к ней, Гайгэ, послушай, что она сама на этот счёт думает. В конце концов, она вышла в жизнь с кана нашей семьи; если в чём-то нуждается, можем помочь, если у неё совсем край, тоже в беде не оставим.

Вернувшийся Гайгэ сообщил, что Фэнхуан уехала.

Время, как вода, неумолимо стремится вперёд: не успели оглянуться, а уже и двухтысячный год подошёл к концу. Близилось начало нового тысячелетия, и все признаки праздника в Гаоми были налицо. На домах развешаны фонари, во дворах — гирлянды, на привокзальной площади и на площади Тяньхуа установили высоченные дисплеи с обратным отсчётом времени, а по краям площади приглашённые за большие деньги мастера приготовили ещё и фейерверки, которые в момент смены старого года новым должны были раскрасить небо сверканием праздничной иллюминации.

К вечеру пошёл снег. От летящих в разноцветных огнях снежинок вечер казался ещё краше. Почти все горожане высыпали из домов. Кто устремился на площадь Тяньхуа, кто на привокзальную площадь, кто прогуливался по ярко освещённому огнями фонарей Народному проспекту.

Мой приятель с Хучжу из дома не выходили. Должен вставить тут от себя: они так и не зарегистрировали брак, для таких людей, как они, в этом не было необходимости. Они налепили пельменей, повесили на ворота два больших красных фонаря и заклеили все окна цветами из бумаги, которые Хучжу вырезала своими руками. Мёртвых не воскресишь, а живым нужно жить дальше. Слёзы — это жизнь, смех — тоже. Они поели пельменей, посмотрели телевизор и, по обыкновению, занялись любовью, чтобы помянуть умерших. А до этого расчесали волосы Хучжу. Процесс был знаком обоим до деталей, репетиций не требовалось. Хочу сказать лишь вот что: во время их печального соединения Хучжу вдруг повернулась к моему приятелю лицом и обняла его со словами:

— С сегодняшнего дня будем делать это как люди…

И они оросили лица друг друга слезами…

Было уже поздно, одиннадцать вечера, когда их поднял из дрёмы телефонный звонок. Звонили из гостиницы на привокзальной площади. Женский голос сообщил, что их невестка в полуподвальном номере сто один вот-вот родит, ситуация критическая. Они долго не могли понять, в чём дело, но потом до них дошло, что вот-вот родить, возможно, должна давно потерявшаяся Фэнхуан.

В такое время ждать помощи было не от кого, да они и не собирались искать её, а, поддерживая друг друга, поспешили на привокзальную площадь. Задыхаясь, они то бежали, то переходили на шаг и снова бежали. Народу на улице столько, что не протолкнуться. Люди везде — и на больших улицах, и в переулках. Поначалу люди валили на юг, а потом, перейдя Народный проспект, устремлялись на север. Душа разрывалась от беспокойства, но двигаться быстрее не получалось. На их головы и лица падали снежинки. Они плясали под светом фонарей, словно лепестки цветов абрикоса. Опадающие цветы абрикоса усадьбы Симэнь, опадающие цветы абрикоса на свиноферме Симэньтунь, вас принесло в город, цветы абрикоса со всего Китая принесло в Гаоми!

Как дети, потерявшие родителей, они протиснулись на привокзальную площадь.