Частника мостки — доска,

 удержись, шагнёшь пока,

 вниз сыграл, а там река.

 А коммуна — путь до звёзд,

 социализм — золотой мост,

 бедность — прочь, богатство — в рост.

 Лань, упрямый господин,

 ты в тупик зайдёшь один.

 Мышь одной своей какашкой

 портит уксуса кувшин.

 Баофэн, Цзиньлун, Цзефан,

 почешите свой кочан.

 Коль с отцом не разойтись,

 век и вам в хвосте плестись.

Всё это рифмоплётство — Мо Яня работа, он сызмальства на это горазд. Ух, как я зол на тебя, Мо Янь, паршивец, ведь ты же — названый сын матери, мой названый брат! Всякий раз в канун Нового года мать посылала меня к тебе с миской пельменей! Тоже мне названый сын, названый брат! А раз он родственных отношений не признаёт, я решил тоже не церемониться. Зашёл за угол, достал рогатку, прицелился в Мо Яня — он взгромоздился на развилке ветвей и, прищурившись, орал в жестяной рупор в сторону нашего дома — и выпустил пульку в гладкую, как тыква-горлянка, голову. Тот с воплем полетел вниз. Но прошло совсем немного времени — трубку выкурить не успеешь, — глядь, а этот паршивец снова на дереве. На лбу шишка с кровоподтёком, а сам знай покрикивает в нашу сторону:

Лань Цзефан, вслед за отцом ты идёшь не тем путём.

 Коли снова будешь драться, враз в участок отведём!

Я поднял рогатку и прицелился снова. Он отшвырнул рупор и соскользнул вниз.

Не выдержав, отца стали уговаривать Цзиньлун с Баофэн.

— Пап, давай, может, вступим? — сказал Цзиньлун. — А то в школе нас и за людей не считают.

— Вслед пальцами показывают, мол, вон дети единоличника, — добавила Баофэн.

— Пап, смотри, как производственная бригада работает — все вместе, со смехом, шумно, весело, — продолжал Цзиньлун. — А вы с мамой всё одни да одни. Ну соберём на несколько сот цзиней больше зерна, и что? Бедные, так все бедные, а богатые, так все богатые.

Отец молчал. Мать никогда не осмеливалась ему перечить, но на этот раз тоже собралась с духом:

— Дети правы, отец, давай, может, вступим?

Отец затянулся трубкой и поднял голову:

— Если бы они так не давили на меня, я, может быть, и вправду вступил бы. Но раз они так со мной, томят на огне, как стервятника, ха, ни за что не вступлю. — Он взглянул на Цзиньлуна с Баофэн. — Вы двое скоро закончите среднюю школу низшей ступени. По идее, я должен заплатить за ваше дальнейшее обучение — в средней школе высшей ступени, в университете, за границей, но у меня нет на это средств. Накопленное за прежние годы украдено. Но даже будь у меня деньги, вам не дадут получить высшее образование, и не только потому что я единоличник. Понимаете, что я хочу сказать?

Цзиньлун кивнул и заговорил откровенно:

— Понимаем, отец. Хоть мы и дня не прожили детьми помещика, даже не знаем, каков был Симэнь Нао — белый или чёрный, но мы его отпрыски, в нас течёт его кровь, и его тень неумолимо витает над нами. Мы — молодёжь эпохи Мао Цзэдуна, и хоть у нас не было выбора, в какой семье родиться, но выбрать, каким путём идти, мы можем. Мы не хотим быть единоличниками, как ты, хотим вступить в коммуну.