23 июня.

[…] Вчера у нас обедал И. И. [Фондаминский. — М. Г.]. Ян завел разговор о «Николае Переслегине», который он читает.

— Жаль, что некому написать об этой книге. Нет критиков равного уровня. Это не о Шмелеве или Федине писать.

— Неужели вам нравится? — спросил И. И.

— Да, хотя наряду с тем, что он касается очень важных вещей, есть и пошлость и, конечно, уязвимые места. […]

— Но чего-то в нем нет, несмотря на такой блеск и одаренность, — продолжал И. И. […]

1 июля.

[…] Мы стали очень мало есть. Принесла Клодиа юбку, а платить нечем. Дала на нитки 6 фр., остальные обещала в понедельник или вторник. […]

15 июля.

Две недели не записывала. Чувствовала себя дурно. Был вызван к Яну Маан и за одно меня осмотрел. Оказывается, я очень истощена. Нельзя даже по саду вверх ходить. Ян уже больше трех недель теряет кровь. Похудел, побледнел. Все чаще приходит мысль, что без второй операции дело не обойдется. Жаль его ужасно и страшно за него. […] Мне «детей» жаль. Им очень хочется куда-нибудь проехаться. Но они кротко проводят целые дни за работой в саду или в доме. […]

24 июля.

Ян пугает меня своей бледностью. До сих пор кровь. […] К французскому врачу он обращаться не хочет. Маану звонить тоже не хочет. Пригласить его — дорого. Да и советов Ян все равно не исполняет. […] Чувствую себя плохо. И Ян беспокоит, и Леня не устроен. […] Он все больше и больше стоит на том, что осенью уедет в Ригу, а я очень беспокоюсь за него. […]

7 августа.

Совершенно неожиданно написала фельетон «Заморский гость» — о приезде в Москву Верхарна. […] Если бы мне Бог помог печатать один фельетон в месяц, т. е. зарабатывать 200–350 фр. в месяц, я была бы несказанно счастлива и это могло бы немного облегчить нашу жизнь. […]

Здесь Зайцевы (Кирилл), наняли над нами комнату в 300 фр., с правом готовить в кухне. […]

1 сентября.

[…] Этот месяц прошел с Зайцевыми. Их приезд был приятен. Они довольно легкие люди и нашего уровня, а это уж не так часто встречается. Мне очень приятно говорить с ним, «детям» — с ней. Вот, где чувствуешь разницу поколений. […]

3 сентября.

[…] Крымов был у нас в среду. […] Зеленый яркий галстук туго подтягивал его крахмальный воротничек, курточка розовато-коричневая с золотыми пуговицами, сиреневая рубашка. В очках, через которые ярко голубели ирисы глаз. […] Разговаривал он только с Яном, ни на кого другого внимания не обратил. Снял только Яна и снялся с ним вдвоем. Лет ему за 50. В прошлом он издатель «Столицы и усадьбы», писал некогда в «Московских Ведомостях», знает очень многих. Они живут под Берлином. […] Видается с Горьким, Алексеем Толстым. […]

Ян: — Зачем вы печатаете по новой орфографии, да еще Бог с маленькой буквы пишете?

Крымов: — Новая орфография не большевиками выдумана. А Бог с маленькой буквы — но ведь и человек с маленькой пишется.

(Когда мы это рассказывали Зайцеву, то Кирилл Осипович заметил: — А вы не сказали ему, что и свинья с маленькой пишется?)

Восхищался Толстым: — Сидел он у меня до самого рассвета и много интересного рассказывал. Я считаю, что из прежней литературы только 4 писателя, Иван Алексеевич. Вам, может быть, эта компания не понравится — вы, Куприн, Горький и Алексей Толстой. […]

Потом он спрашивал о своих произведениях. Ян сказал ему, что он во всех и во всем видит только скверное, точно ничего нет хорошего ни в людях, ни в религии.