Сначала мы нашли приют у маминой сестры Розы. Она заведовала аптекой № 20 на улице Баумана и ее филиалом в ЦАГИ на улице Радио. Тетя Роза жила одна, муж ее недавно умер, а сын Гриша жил у жены с дочкой по другому адресу. Он, как и его жена, были стахановцами метростроя. В 1942 году Гриша погиб под Сталинградом, а его жена сошла с ума и скончалась в психбольнице в конце войны. У тети Розы была маленькая комната в мезонине старого двухэтажного неблагоустроенного дома во дворе Большого Ивановского переулка в районе улицы Солянки. Мне было очень тяжело. Что же будет дальше? Теперь от нас отвернутся многие; предстоит тяжелое время. Никто прямо не скажет ничего, но почувствуется отчуждение. И чем помочь отцу, которого я обожал, в честности которого я не сомневался?

Мама, обливаясь слезами, пыталась меня успокоить, утверждала, что скоро выяснится: арест отца — недоразумение, ошибка.

Мы начали наводить справки о судьбе отца и отправились в бюро пропусков НКВД на Кузнецком Мосту, дом 24. Около двух недель мы ежедневно наведывались туда, долго стояли в очереди у окошка, однако получали стереотипный ответ: сведений о нем никаких нет. Наконец нам сказали, что отец в тюрьме «Лефортово», значит, жив, и мы отправились туда, чтобы узнать о правилах передачи весточек и продуктов. У приемного окошка тюрьмы мы застали печальные фигуры с авоськами и корзинками. Пока мы стояли в молчаливой длинной очереди, я подобрал на дорожке, ведущей к окошку, камешек, который больше года хранил рядом с фотографией отца.

Тогда я написал свое первое письмо Сталину с просьбой разобраться в деле моего отца, который, как я знаю, не мог быть врагом народа, будучи честным патриотом советской родины. Письмо на немецком языке я опустил в почтовый ящик в бюро пропусков на Кузнецком Мосту. Ответа так и не было.

До перевода в одиночную камеру СИЗО «Лефортово» отец содержался во внутренней тюрьме, связанной туннелем со зданием Наркомата внутренних дел на площади Дзержинского. Его несколько суток держали в узком вертикальном ящике, в котором невозможно было даже пошевелиться, лишали сна, морили голодом, не давали пить. Помогло то, что у него были туфли большого размера, ибо ноги распухли до крайнего предела. Избивали, угрожали расстрелом...

Когда отца перевели из внутренней тюрьмы НКВД в «Лефортово», условия его содержания в первое время не улучшились. В знак протеста против произвола и применения физических пыток при следствии отцу пришлось объявить голодовку и рапортом на имя начальника тюрьмы потребовать замены следователя. Отца убеждали оговорить себя. Обещали «всего десять лет лагерей» и в этом случае «не тронуть жену и сына». Мы, конечно, не знали, что с ним происходит. Весточек от него мы ни разу не получали. И писать он об этом не стал бы...

Много тяжелых испытаний, духовных и физических, перенес отец в тюрьме. Он был мужественным, бесстрашным человеком, и у него был сильный характер. Отец не сломался и не согнулся. Спина отца была изуродована следами побоев, но он не оговорил ни себя, ни других.

Как это делают все заключенные в мире, отец ходил взад-вперед по своей камере и мучительно думал о том, что могло послужить основанием для ареста, инкриминируемых ему преступлений.

Сегодня мы знаем больше. Надо было не так много, чтобы поддаться укоренившемуся в те годы пороку подозрительности и шпиономании. Основание? Только выбирай: левый уклон, правый уклон, троцкизм, слабость к деньгам, слишком большой интерес к женщинам, небезразличное отношение к мужчинам, связь с иностранной разведкой.