Интерьер коттеджа вполне оправдывал его самые лучшие ожидания. Все было исполнено пристойности в добром старом духе. Дубовая доска с ключами; брелоки в виде шишек с выдавленными на них номерами; десяток потертых кожаных кресел, принявших очертания некоего универсально-усредненного седалища; потемневший от времени линолеум; холодильник эры округлых форм; телевизор без этих новомодных штучек для одушевленных придатков; антикварный приемник «Штромберг-Карлсон» 1932 года, из которого изливался поток свинга; наконец, импровизированная низкая стойка из составленных вплотную друг к другу трех столов-бюро. Столы были из тех, за которыми когда-то писались безопасные заменители снотворного вроде «Оливера Твиста», «Игры Джеральда» или «Доктора Живаго».

Главный приз торчал по ту сторону стойки. Это была огромная негритянка, о которой старик безнадежно грезил в пору полового созревания. Она (или ее точная копия) жила тогда в его квартале. С тех пор прошло по меньшей мере лет сорок, но «старушка» нисколько не изменилась. Воспоминание о ней сохранилось в памяти старика, как труп насекомого в янтаре. Он вдруг обнаружил его под слоем бесформенного и безликого шлака.

Она покачивала крутыми бедрами в задаваемом оркестром ритме страстной случки; ее шарообразные груди умопомрачительно тряслись, будто два дирижабля, угодивших в грозовой фронт; белки и зубы сверкали выскобленной слоновой костью; губы напоминали разрезанную сосиску.

Старик огорошенно взирал на пневматическую мамашу. На вид той было уже за сорок, однако она еще не растеряла животной энергии. К его полной неожиданности в нем вдруг пробудилось атавистическое вожделение, дремавшее последние лет десять. Он был погребен в невидимой скорлупе, сквозь которую не проникали соответствующие импульсы. Мартина и Жанна тоже были аппетитными самками, но старик испытывал к ним не больший интерес, чем, например, к куклам. А вот сейчас скорлупа треснула.

Впрочем, был повод подозревать, что и это – лишь очередная издевательская шутка клона, отпустившего вожжи с непонятной целью. Трое спутников старика наблюдали за представлением, развалившись в креслах. Старику показалось немного странным, что Мицар никого не отправил стеречь грузовики, но вскоре он забыл об этой мелочи.

Михраджан и Хоши хлебали холодное пиво из запотевших бутылок, а Малыш с детской жадностью дул «пепси-колу». Его капюшон, конечно, был натянут на голову (правильно – зачем пугать даму раньше времени?). Иранец похлопывал себя по жирным ляжкам и периодически издавал восторженное мычание.

Старик с тревогой уставился на Терминал, лежавший на полу. Ему казалось, что святыня заслуживает более деликатного обращения…

Японец был, как всегда, невозмутим. Старик подозревал, что тот, если понадобится, прирежет негритянку с таким же безучастным выражением лица. Одного взгляда в сторону Малыша было достаточно, чтобы понять: сообщать о своей находке пока не стоит.

Очередной номер завершился барабанным брейком и истошным воплем звенящей меди, после чего хозяйка убрала звук и похлопала себя по литым бокам, отдирая платье от вспотевшей кожи. Под платьем ничего не было. Старик снова почувствовал головокружение от жары и близости сочного куска разогретой плоти.

– Значит так, ребятки, – сказала негритянка, хватая с доски ключи (она даже не спросила, куда подевался четвертый водитель!). – Берите третий коттедж. Там два трехместных номера, входы с разных сторон.